КУЗНЕЦОВА ЕЛЕНА ЮРЬЕВНА

 

ГЛАВНАЯ
ПРОЗА
ДРАМАТУРГИЯ
ПОСТАНОВКИ
ТЕАТР И КИНО
Любые предложения о публикациях, постановках, а также заказы на создание новых произведений для театра, кино, ТВ и проч. будут обязательно и со вниманием рассмотрены.
Автор вступает в переписку с заинтересованными лицами.
 

Все произведения охраняется законом об авторском праве и зарегистрированы в Российском авторском обществе. Использовать их разрешено только с ведома автора и после согласования с ним. Любое не санкционированное автором использование текстов для публикации, постановки в театре, на эстраде и т.п. преследуется по закону!
ОТ АВТОРА

ВСПОМИНАЯ

 

Прошло 20 лет, но тот солнечный день я помню так ясно, как если бы он был прожит мной вчера. А это и было вчера, просто 20 лет спустя. Точной даты моя память не сохранила, кажется, это было в 1988 году.  Не скажу, что часто вспоминала об этом, такие воспоминания сродни потери близкого человека, - слишком мучительны. Искала книгу, чтобы уточнить цитату, случайно выпала брошюра, и я мгновенно почувствовала приближение слез… 

… тусклое солнце испуганно затаилось между простыми рамами, на которые  смотрела, не отрываясь. Медленно переходила от картины к картине и останавливалась, потрясенная простотой и мощью маленьких живописных полотен посмертной выставки художника Петра Белова. Театральные эскизы и станковая живопись - обычный набор для любого сценографического вернисажа. Вся разница была в том, что было в этой станковой живописи. С каждой картины на меня взирала история собственного духа художника, равная истории государства. Автор выстрадал свои создания, и смог на уровне высокой образности выразить трагедию времени через себя. Потрясала именно соразмерность глобальной человеческой катастрофы с художественным решением.

Три года с 1985 по 1988 он писал историю. И делал это от лица художника. Он понимал ее соотношением красок и сюжетов, но как соединение обыденного и невероятного. Болезненные видения Босха уступили место предельно конкретным и знакомым вещам: коробке папирос, сохнущему белью, полынье, удостоверению личности, курительной трубке, песочным часам... Только масштабы этих - таких знакомых, простых и мирных вещей - Белов сравнил с масштабом человеческих судеб.

И тогда... выстраивалась длинная людская очередь вдоль колючей проволоки, и очередь эта была на вход в надорванную пачку папирос. Такой вот «Беломорканал». Никакой охраны или конвоя - люди добровольно вливаются в коробку с перевернутой надписью «Минздрав предупреждает, что курение опасно для вашего здоровья». И куда-то в ненаписанное небо с коричневой земли глядится карта того самого канала на папиросной коробке, который предстоит построить этим людям. Такой взгляд художника на недавнее прошлое мог бы выглядеть чрезвычайно забавным и оригинальным, если бы не было так страшно.

Знал ли Белов учение отца Павла Флоренского об «обратной перспективе» или не знал, но истинно его картины смотрели на человека, а не наоборот, и смыл жизни Художника являлся зримо и однозначно – сотворец Создателя, простой русский Демиург.    

На длинных веревках - белые простыни – «Небо Москвы». Прямо над крышами домов, среди которых и высотки, и хрущобы, полощется выстиранное белье. Во всех этих домах не осталось грязного белья, в нем нельзя покопаться: все кипельное, все - на виду. Только совершенно нет неба - лишь одинаковые выстиранные простыни. Дома - разные, а вид один - полное единообразие, словно оттертая память.

На следующей картине - замершая река, а в ней – «Проталина. Булгаков». В верхнем углу - кусочек чернеющей опушки леса. Пустынное белое безмолвие. Никого и ничего, а, напротив - в левом углу - вымоина. В ней несколько клочков бумаги: листок с текстом, чей-то лоб на фото и портрет темноволосого мужчины с легким прищуром. Он смотрит почти  на меня, но взгляд поймать не получается. Еще немного и лед затянет проталину, и этот взгляд - сам в себя, и кокетливую бабочку-галстук, и морщинки на лбу, и V главу...

А вот на картоне стоит человек. У него в руках фотография и большая малярная кисть, рядом - ведра с разноцветными красками. Мужчина стоит на портрете «Великого Ленина». Изображение почти готово, осталось записать правое ухо и скулу. Ленин, как живой, - смотрит, чуть нахмурясь, прямо в грядущее. И поймать его взгляд нельзя. Вроде бы и на меня глядит Ильич, а присмотришься -  мимо, нет мне места в его думках о будущем. Все правильно, вождь мыслил глобально, что ему до таких частностей, как отдельная человеческая судьба, - тьфу! - для мировой революции и господства неутоленной жажды власти.

Эта власть возвела повсюду высокие стены - где «железный занавес», где банальный кирпич. И его можно замазать цементом, чтоб уж наверняка, с гарантией. Охота? - круши головой. Из одной такой стены  выламывается седой человек – «Пастернак». Выступающая щетина подчеркивает острые черные глаза. И снова не удается поймать взгляд. А рука указывает на ведро с раствором, мастерок и газету «Правда» с фотографией Хрущева - всю в цементных кляксах. Подлинное величие нельзя замуровать. Правда «Правды» в том, что никакая кирпичная кладка и никакой цемент не в состоянии спрятать от людей прозрения поэзии.

Трудно было не заметить, что у Белова к стене особое отношение. Даже, собственно, не к самой стене, а к пониманию стены, как явления. Человек прислоняется к стене, когда ищет опору, не случайно женщины любят повторять нехитрое правило спокойной жизни – «жить, как за каменной стеной». Для художника в определенных жизненных обстоятельствах стена могла стать и Голгофой, и эшафотом, и некрологом.

Так, рядом с тюремной парашей стоит немолодой человек. Голый. Худой. Его тело - изможденное и какое-то бестелесное - заканчивается на уровне груди, там, где рядом на стене остались следы пуль - две облупившиеся дырочки. Дальше, то есть выше, тело продлено фотографией на удостоверении - горделивое лицо и кокетливая бабочка - принадлежность к художественному цеху. Жуткий контраст - благополучия и ужаса. И, чтобы уж совсем исключить ошибку, художник заполняет само удостоверение № 2 – «Тов. Народный артист РСФСР Мейерхольд Вс. Эм. Работает в ГосТИМ в должности главн. реж. От 26 года. Действительно по 2 февраля 1940 года». Для тех, кому дорого имя создателя биомеханики, этот год - год, когда оборвалась жизнь художника - великого режиссера, замученного в застенках НКВД.

На печати Белов поставил свою подпись, но… из 1986 года. Что хотел сказать этим автор, кроме удачно найденного места для автографа? Тогда в меня было полное ощущение того, что для него это, кроме обозначения дистанции, еще и определение своей собственной вины перед «Мейерхольдом», перед Мастером. Не прямой, но личной, человеческой, судьбиной.

Вины за невозможность спасти и сохранить.

Вины исторической, которую не может не чувствовать человек талантливый и совестливый.

Вины, когда нельзя спрятаться - «не я это совершал - не мне отвечать». Может быть, именно поэтому, взгляд режиссера направлен прямо на смотрящего – не меня. На каждого, кто тогда находился в зале. Это общая вина. И беда. И ответственность.

Ответственность за себя.

За свою семью.

За свой род.

За свою страну.

За свою историю.

За свою цивилизацию.

Все это я. Все это имеет непосредственное ко мне отношение - я живу на этой Земле! А, значит, несу ответственность за ее прошлое и будущее. Это мои проблемы. Я убеждена, что каждый человек должен осознавать, что он несет ответственность за любое плохое - мысль ли это, слово или поступок. Не только за свое, но - за все.

Холодно. В России всегда суровые зимы. Теперь, правда, они скорее странные, бывает, что снега выпадает мало и держится он недолго, или совсем не выпадает и не держится, одно слово - мирное время. А в суровые годины зима хозяйничала с полной стервозностью. По снежному полю шли танки. А на них - темным плотным потоком люди с редкими винтовками и пулеметами. Танки разрезают этот людской поток, как трактор лесосеку. Но поток уплотняется с другой стороны... умелой рукой. В руке - курительная трубка - печально знаменитого хозяина, поодаль - обгоревшая спичка. Спичка лежит прямо на людях. Их рассмотреть нельзя, а остаток выструганной палочки - вот он, почти танк по размерам. Крепкие пальцы с аккуратно подстриженными ногтями выглядывают из рукава темно-зеленого френча с простой медной пуговицей у верхней кромки картины.

Внимательно глядя на эту пуговицу, как в «обратной перспективе» заметно, что все происходит на огромном столе, на котором большая холеная рука играет в войну, как пацанята в войнушку. Там, где рука «прошла» по полю, остались лежать тела солдат, красные пятна на белом. На руке тоже - то ли кровь, то ли блики солнца. И подталкивает энергичный игрок безымянное солдатское поголовье на вражеские танки. И нет выбора - или под танк, или под руку. Игрушечная война с настоящей кровью - собственный кукольный настольный театр с живыми людьми. Замечательное развлечение для «отца народов» в «41-м году».

Потом снег растает, и наступит весна. И на том поле вырастут «Одуванчики». Много-много. На желто-зеленом - белые пушистые головки до горизонта. А в каждом шарике - портрет. И тень от высоких хромовых сапог. Жизнь человека, что седой одуванчик - смешной аэродром невесомых зонтиков. Хочешь - дунь, хочешь - топчи. Твоя власть - ты и Хозяин.

И вокруг все тоже его: играй, где пожелаешь, - на столе, на земле, на чужой жизни... Хозяин всего. Даже времени. Хотя оно - ничье, да только смотря для кого? Для усача, который пристально смотрит, как из узкой талии «Песочных часов» падает очередная - еще живая – голова, время - его собственное, потому что, пока голова долетит до дня, она станет черепом. Каждый миг - чья-то жизнь, их уже целая кучка набралась в прозрачной колбе. Как символ власти бесстрастного и беспощадного обладателя усов...

Черный фон подавлял, особенно неприятно, что на одном зрачке - том, который ближе в часам (хотя само лицо не «помещалось» в рамку картины), горит яркий блик, словно вспышка фотокамеры. Все фиксирует, ничего не забывает коварный грузин.

Художник тоже ничего не забыл. Тем более перед собственным уходом... Из светлой дымки церковного кладбища «проступают» силуэты «Родителей»: мать с робкой улыбкой и отец - раскинув руки. Чуть отойдешь, и растворится поминальный портрет, и увидишь старые покосившиеся кресты на бесчисленных могилах...

Иной крест из полосок старых “Известий” со Сталиным и «Указом о награждении» орденами и медалями остался на старом оконном стекле - военная примета. Там, в «Сумерках. Портрет брата» проявляется синей бестелесной памятью - тенью дорогого лица перед горящей свечой, старыми очками с круглыми металлическими дужками и давним письмом из 42 года: «Дорогой мой, сынуля, как живешь, как питаешься. Напиши...» Наверное, он теперь уже сам рассказал матери, какую кашу ел солдатом на той последней, как все надеялись, войне... 

Она давно закончилась по официальным сводкам, только существует великий закон живых - война считается законченной тогда, когда похоронен последний ее солдат.

Как же так получается? Мы снова воевали и, скорее всего, навеки вечные зачехлить оружие нам никогда не удастся, а та война все бередит, все что-то открывает, и солдатушки-ребятушки так и лежат там, где их достала пуля, а не на пути похоронной бригады, чтобы...

… чтобы обозначить последнее место, куда могли бы еще прийти сыновья на поклон - передать последний привет от недождавшихся женщин. Простите их - безвестные защитники, они ходили плакать на другие могилы и до последнего вздоха надеялись, что их дорогие мальчики вернуться... Сначала искали по газетным строкам, - только газетам было не до людей, - потом искали между строк...

Времена менялись, а газеты, по-прежнему, не замечали человека, даже если он был совсем рядом. Три бумаги на столе: газета, на ней - личный листок по учету кадров, а сверху - раскрытый паспорт с фотографией. И чей-то палец с силой сжимает тюбик краски. От этого давления выливается чернильная струя и грязной кляксой заливает паспорт Белова, родившегося 17 октября 1929 года в Москве; русского, закончившего Школу-студию МХАТ и Московский Гос. институт им. Сурикова, художника-постановщика, который слабо владеет румынским языком, о чем и написал собственноручно...  Еще две подробности: подпись в углу личного листка кадровой анкеты – «ИБС: острый Инфаркт миокарда, тер. Киселева» и дата на газете «Правда» - 7 ноября 1986 года, пятница. Все документ, и все - образ. Образ почти оборванной жизни, которую мчится спасать машина «скорой помощи», увозя в чернильную даль ночного города хозяина документов.

А потом настанет утро, и придет другое время. И снова обрадуются люди – «Грачи прилетели». Они уже, по-хозяйски, расхаживают на льдине - плывут по весенней воде. А льдина уносит остатки рыбацкого пиршества: вскрытую банку хека, сигаретные бычки, спичечные коробки, пустую бутылку водки, сухари, рваный рубль, смятую «Правду» с нестареющим Брежневым – еще одна «правда». Освобождающаяся вода отражает перевернутые куранты на башне. Начинается новое время. Из темной глубины возникают Тарковский, Ахматова, Мандельштам, Николай II... Они поднимаются со дна к поверхности. Только  уже ничего не увидят и не скажут - глаза закрыты, и рты плотно сжаты, лишь у Высоцкого рвется гневный крик - нигде нет ему покоя...

Наступало время памяти... и по безымянному, от которого осталась только бирка с № 61287 на ноге. А внизу - огромная бесконечная звездная бездна в картине «Без названия».

Белов поминал всех безвинно убиенных, сгинувших по лагерям и тюрьмам, загубленным водкой да нуждой, избоявшихся и изверившихся. Художник поставил им на снежном кладбище высокую свечу. Огонь ее - словно церковный купол с крестом – поднимался в высокое серое небо – «Вечный покой. Свеча».

И на «Переяславле-Залесском. Плещеево озеро» озарялось тремя свечами-куполами, освещая путь одинокой лодки, и перекликалось с факелом на другом берегу. А на приютившемся в темной воде острове проявлялась на фоне ночного неба церковь «Покрова Нерли», и горел яркой свечой-памятью купол ее...

 На все это смотрели, объятые ужасом, страдающие глаза женщины-жизни – «Глаза жены». Ее волосы - лес: березки, осины, орешник - густая непролазная чаща.

 Не пускает.

 Тропинки прячет.

 Дремучая беспросветная жизнь.

 Что может в такой жизни отдельный человек?

 Все или ничего. Он может просуществовать тихо и незаметно или подпаливать судьбу с разных сторон, чтобы чертям тошно было от одного понимания, что потом он заявится к ним в ад; или быть ни то ни се - громко чего-то желать и тихо ничего не делать... Мы повязаны общей судьбой планеты. Нас сделали предки, мы творим потомков. Таково условие существования человека.

 Как бы подтверждая это, у стены - все той же стены - замер сам художник в очках и белой рубашке. По виду - простой заурядный человек с внимательными глазами. А на стене висели карманные часы на длинной цепочке и отсчитывали прикнопленные на уровне головы мгновения-фотографии: малыш в кресле, детсадовский сорванец, школьник, студент, улыбающийся довольный молодой человек с приколотой в углу карточкой на документы, вот и сам - в полный рост, а следом... - фото в гробу... «Вся жизнь. Автопортрет».

 Такая вот автобиография.

 Коротко и бесстрашно. Бесстрашно, потому что прозрел будущее. Потому что повинился и рассказал о прошлом. О своем прошлом, которое история страны.

 По-разному можно жить. Итог у всех...  

 ... на столе остались ключи, деньги, документы. Собственная рука с браслетом часов - время вышло -  вертикально держит стопку белых листов. По чистому полю бумаги - следы и одинокая удаляющаяся фигура мужчины. «Без названия. (Уход)».

 Я держу свою жизнь.

 И свою судьбу.

 И свое После...

 Человек успел выполнить важную, самую главную задачу своей жизни - за неполные три последних года рассказал с помощью своего дара и искусства живописца о Родине и о себе.

 Успел рассказать.

 Честно.

 Горько.

 На грани образа и плаката.

 Исключая всяческое позерство, интеллигентский пафос и богемный эпатаж.

 И в этом образе, как на памятнике, выбит лик времени.

 От себя и через себя.

 Я перелистывала каталог старой выставки, давилась слезами, а в голове вертелась только одна мысль, и не мысль даже, а надежда на то, что там Петра Алексеевича Белова признали Мастером и даровали покой...

Разработка сайта Александр Гончаров

Создание сайта: IT GROUP Карта сайта