Т В О Я Ж Е Н А - М О Я Ж Е Н А

мелодрама в 2 действиях

Действующие лица

Михаил - 40 лет, хозяин

Лада - 37 лет, жена хозяина

Викентий - 40 лет, рокер

Действие происходит в квартире хозяина в течение позднего вечера.

1 действие

Шикарная гостиная в добротной большой квартире. Массивный дубовый стол, такие же диван и кресла, столики, тумбы, вазы, напольные часы, стеллажи со стеклом и фарфором. Работает телевизор. На диване сидит Лада. Она в хорошем вечернем костюме. Перед ней на столике небольшая пачка журналов и каталогов. Она их перелистывает и изредка что-то записывает в красивый блокнотик. Лада медлительна и ленива, как красивая породистая кошка. Иногда ее движения становятся резкими и порывистыми, а речь громкой и импульсивной, но это похоже вспышку давно забытого темперамента. Слышна реклама какой-то чепухи.

ЛАДА. Как вы надоели со своей рекламой. Хоть бы путное что-нибудь показывали.

Звонок телефона. Лада делает телевизор тише и берет трубку телефона.

Слушаю. А, привет. Нет, ничего. Я в полном отчаянии. Просто ничего не могу найти. Или слишком огромное, или очень маленькое. Пожалуйста, не задерживайся. Уже почти шесть. Хорошо, полчаса у меня еще есть. Может ты передумаешь? Ладно-ладно, не сердись. Но ты же потом первый будешь недоволен. Все, не буду. Приезжай скорей. (набирает номер)

Добрый вечер, нет, спасибо, ничего, я просто напоминаю, что выхожу через 30 минут. Нет, я одна. Надеюсь, что трех часов хватит. Хорошо. (кладет трубку, добавляет громкость телевизора, некоторое время молча перебирает журналы, потом снова набирает номер).

Это снова я. Если ты сейчас скажешь, что у тебя подгорает молоко на плите, я тебе действительно поверю. Ну, спасибо. Я пересмотрела все, что ты мне посоветовала. А никак! Слушай, не хочу я привыкать к этим каталогам. Я не все, - мне неудобно. Мне потрогать надо, пощупать, помять. Какая там эротика, - ребенку должно понравиться! Глаза разбегаются, - все яркое броское, а я хочу чего-то теплого, домашнего, родного. Будь человеком, пойдем завтра по магазинам. О чем ты говоришь? Он терпеть не может. Сама иду. Это удобно. Ничего подобного, в этом он мне только мешает. Неловко, я просила обязательно пригласить, сегодня будет много малахита. Я ведь не мебель покупаю, а только мелочь. Ну, что ты. Уже приценилась к двум шкатулкам и к вазе начала века. (слышен мелодичный звон колокольчика) Пришел. (смотрит на часы) Сегодня все пунктуальны. Давай созвонимся с утра. У меня завтра утро начнется после 11. Счастливо.

На последних словах в комнату входит Михаил. Он небольшого роста. Лысеющий и седеющий господин. Одет хорошо, но без претензий. Медлителен, говорит негромко, редко улыбается, движения скупые, плавные, с чувством собственного достоинства. Все в нем - солидно и основательно. Настоящему хозяину не надо суетиться и повышать голос. Он ставит кейс на столик, наклоняется к руке жены и целует ее.

МИХАИЛ. Ты ее еще не замучила?

ЛАДА. Она прелестный человек.

МИХАИЛ. И прелестные люди иногда устают.

ЛАДА. Она мне всегда говорит правду, - если не может, - так не может.

МИХАИЛ. А если не хочет?

ЛАДА. Это одно и то же.

МИХАИЛ. Ты уже бежишь?

ЛАДА. (смотрит на часы) Еще 15 минут. Ты меня дождешься?

МИХАИЛ. Я хотел сегодня пораньше лечь, завтра конференция, надо бы все проверить.

ЛАДА. Я думаю, что в девять все закончится, в любом случае, в половине одиннадцатого я вернусь. Дождись, а?

МИХАИЛ. Хорошо. Только не спусти все деньги. Помни, мы еще не отдали задаток за дом.

ЛАДА. (целует его) Мы еще не выбрали сам дом.

МИХАИЛ. Главное, определиться в цене, остальное - мелочи.

ЛАДА. Ничего себе мелочи, - тысячи в одну сторону - тысячи в другую.

МИХАИЛ. Я имел в виду стратегию. Когда ясна общая картина, дальше идет только перебор вариантов.

ЛАДА. Кстати, о стратегии - нам пора и о тактике подумать. Мама звонила. Плакала, что устала на пальмы смотреть. Домой хочет. Давай, побыстрей решать, мне тоже надоела ненависть соседей. Ничего не понимаю: дом чисто выкрашен, в подъезде все блестит, свет горит, охрана у дверей, лифт работает исправно. Чего им не хватает?

МИХАИЛ. Ладушка, милая, им не не нехватает, им - мешает.

ЛАДА. Что? Что им мешает?

МИХАИЛ. Как плохому танцору. Только на том месте мы с тобой болтаемся.

ЛАДА. Мы же все сделали, денег не берем, любые неполадки мгновенно устраняем.

МИХАИЛ. От этого им еще гаже становится.

ЛАДА. Плебейство какое-то.

МИХАИЛ. А патриции в этой стране появятся лет через сто, не раньше.

ЛАДА. Ну это же глупо, живите и радуйтесь.

МИХАИЛ. А чему, собственно, они должны радоваться? Тому, что тебе хорошо?

ЛАДА. Но ведь мы никому не мешаем, - пусть они тоже живут лучше.

МИХАИЛ. У них не получается. А чтобы было хорошо, надо менять жизнь.

ЛАДА. Чушь какая-то. Зачем менять жизнь. Надо просто найти достойную работу.

МИХАИЛ. Достойная работа на улице не валяется. За ней, ох как побегать придется.

ЛАДА. Значит, надо побегать.

МИХАИЛ. Мне иногда, кажется, что в доме с пятью этажами, ты живешь на шестом.

ЛАДА. Что за странные сравнения.

МИХАИЛ. Это не сравнения, родная. Видишь ли, говоря газетным языком, сегодняшний рынок работы, извини за прямодушие, очень специфичен.

ЛАДА. Чушь, профессионал всегда найдет способ остаться у дел.

МИХАИЛ. Сегодня профессионал для дел не пригоден.

ЛАДА. Как это?

МИХАИЛ. Ты встречала объявления: "Приглашаются продавцы обязательно без опыта работы".

ЛАДА. Кто пишет такие глупости?

МИХАИЛ. Это не глупости, это - тактика. Это реалии сегодняшней ситуации. В первом приближении это выглядит так: хозяин магазина не хочет, чтобы у него работали продавцами злые тетеньки, которые вечно кричали: "Вас много, а я - одна".

ЛАДА. Что же в этом плохого, я не понимаю.

МИХАИЛ. На первый взгляд, ничего, кроме хорошего. Только раньше та тетка тебя обвешивала, а теперь эта - обманывает. Подсовывает просроченный товар, выдает одну фирму за другую, но при этом обязательно улыбается. Когда магазин был государственным - тетеньки жульничали в свой карман. Сегодня, и за этим следят очень строго, - разница попадает в кошелек к хозяину.

ЛАДА. Ну, в этом случае все равно. Меня и тогда дурили, и теперь я в таком раскладе - лицо пострадавшее.

МИХАИЛ. А вот тут ты не права. У тебя есть выбор. Всегда можно найти место, где твои потери будут минимальные.

ЛАДА. Ладно, я поняла, только при чем тут работа?

МИХАИЛ. А при том, что новые хозяева хотят и новых лиц. И нового обслуживания своей персоны.

ЛАДА. Спать, что ли, с ними надо.

МИХАИЛ. Иногда, и спать. Но в основном, не лезть со своими умными замечаниями, что вечный двигатель изобрести нельзя. По аналогии, когда Сталин говорил, что город надо освободить такого-то числа, уже не важно, сколько похоронок придется выписывать писарю.

ЛАДА. Это же совсем разные вещи.

МИХАИЛ. К сожалению, нет. По стране развелось огромное количество хозяйчиков, не хозяев, а именно, хозяйчиков, и им важно именно сейчас освобождать города. Потери не имеют значения, это не их потери. Разницу возместят покупатели - им просто вздернут цены.

ЛАДА. Мишенька, для меня это все мудрено.

МИХАИЛ. Нет же, нет! Это, как раз самое простое. Хозяин всегда думает о будущем, заранее готовится к проблемам, делает запасы, рискует только в крайнем случае. А хозяйчик рискует постоянно, потому что он не знает, что его ждет завтра. Закон напишут, по которому он будет должен, тому, кто числится в его должниках, или, наоборот, решат, что с него сегодня можно взять в десять раз больше вчерашнего.

ЛАДА. Как это?

МИХАИЛ. А помнишь, как я машину перегонял? Границу я пересек, зная, что придется платить на таможне определенную сумму. А вот, когда через два дня я возвращался, оказалось, что я должен заплатить пошлину в размере самой машины.

ЛАДА. Я не помню этого.

МИХАИЛ. Твое счастье. Только это - персональное счастье. Таких, как ты, в стране, очень мало.

ЛАДА. Ты меня, что, упрекаешь.

МИХАИЛ. Боже спаси, я тебе завидую. Как же я тебе иногда завидую. Ты может себе позволить входить исключительно в парадные двери.

ЛАДА. Но ведь ты тоже - хозяин.

МИХАИЛ. Я очень хочу быть именно хозяином. Только часто веду себя, как хозяйчик.

ЛАДА. Почему, Мишенька?

МИХАИЛ. В общем, (смотрит на нее)... Не забивай себе голову.

ЛАДА. Нетушки, говори.

МИХАИЛ. А ты на аукцион свой не опоздаешь?

ЛАДА. А, там сначала картины будут продавать.

МИХАИЛ. Понимаешь. Ко мне сегодня приходила женщина. Отличный редактор, долго работала в научно-популярном издательстве, два образования - учитель словесности и инженер-химик. Мать с двумя детьми. По новому закону ее лишили 11 лет - учеба и время по уходу за детьми не входят теперь в стаж. Их, как бы, не было. Муж давно слинял, но никаких льгот ей не положено, пока она сама его не разыщет или не выяснит, что он отошел в лучший из миров. Издательство почило в бозе. И на работу ее нигде не берут, хотя работник она, судя по всему, превосходный.

ЛАДА. Нелепость какая-то. Ты ничего не преувеличиваешь?

МИХАИЛ. Нет. Я тоже ее не принял.

ЛАДА. Почему?

МИХАИЛ. Все по той же причине. Ей больше 40 лет.

ЛАДА. Прямо, как преступление.

МИХАИЛ. Вот тебе наглядный пример того, что сегодня называется безработицей. Эта женщина уже не так молода, как ей бы хотелось, нет, не улыбайся, нам столько же, просто ей не повезло. Дети обязательно будут болеть, их надо отвозить и забирать, значит, приходить на работу попозже и уходить пораньше, сидеть на больничном. То есть, я буду платить ей и еще кому-то, кто в это время будет работать за нее. Мне это надо? Она будет мне жаловаться, что у меня девчонки в 20 лет получают вдвое больше.

ЛАДА. А почему у тебя девчонки в получают вдвое больше?

МИХАИЛ. Они знают языки, умеют строить глазки клиентам, работают столько, сколько нужно фирме. Но и это не главное. Они из кожи лезут, чтобы сделать карьеру. А я использую это их стремление и выдавливаю. Мне выгодно выдавливать работника. К тому же, сорокалетней женщине я не посмею указывать в какой одежде ходить на работу. У нее нет лишних денег. А мои длинноногие свистушки все тратят на наряды. Приходи как-нибудь в рабочий день, не фирма - дом моделей. И никто не знает слова - нельзя. Если я сказал, - значит, можно. Ими очень легко управлять. За деньги они буду делать, что угодно. А профессионал не станет. Зачем мне такой работник, даже если он отличный специалист, я ведь все равно сделаю по-своему, к чему мне их постные укоряющие рожи.

ЛАДА. Мишенька, это же страшно. Как же так можно? Этой женщине, наверно, необходима работа.

МИХАИЛ. Без вариантов. Но у нее большой опыт беготни по магазинам в рабочее время, вязания каждую свободную минуту и неумение угождать дураку-начальнику. Ты не смотри укоризненно. Я не дурак, просто в 40 лет работу можно найти только на уличном рынке.

ЛАДА. Значит, если я захочу пойти работать, мне...

МИХАИЛ. У тебя все будет по-другому.

ЛАДА. Мы же с ней почти ровесницы.

МИХАИЛ. У тебя есть одно несомненное преимущество, ты - не специалист.

ЛАДА. (шутливо боксирует его) Это и все мои достоинства?

МИХАИЛ. Еще, ты самая замечательная женщина. Чуткая, нежная, внимательная...

ЛАДА. А вот соседи меня не любят.

МИХАИЛ. А им-то с чего тебя любить.

ЛАДА. Знаешь, они со мной никогда не здороваются, а, если что-то и говорят, то обязательно гадости.

МИХАИЛ. Лапушка, им всегда было плохо, но точно также плохо было и всем остальным. Это замечательный повод для объединения нации, ты не находишь.

ЛАДА. Какой у тебя жестокий юмор.

МИХАИЛ. Это не юмор, это наша история.

ЛАДА. Но ведь теперь все иначе. Все изменилось.

МИХАИЛ. А я про что? И такая вот Ладушка у соседей, как бельмом на глазу, - холеная, сытая, праздная. Они ведь понимают, что сегодня мы одни приехали, а завтра другие такие же их из этого дома повыбрасывают в черту на рога. У них ведь есть своя правда, - они жили тут десятилетиями. Другое дело, что у них крысы на кухнях, и стены ремонт последний раз видели при царе Горохе. Всем хочется, чтобы Ванька-дурак их содержал, а они семечки лузгали. Дом стоял закопченный, вечно протекал, мы все отремонтировали. А им надо, чтобы мы и исправили, и вон пошли.

ЛАДА. Тогда все бессмысленно, нам их не переделать.

МИХАИЛ. А мы и не будем. Мне не нравится, что ты все время на жильцах заводишься. Надо быстрее построить собственный дом. В соседи пригласим белок и соек. Идет?

ЛАДА. Хорошо бы поскорее, а то я устала жить под злобными взглядами. И соскучилась по Пухлику страшно.

МИХАИЛ. И я. Но мы же договорились, что сыну и твоей маме сейчас лучше пожить в Испании.

ЛАДА. Сколько еще?

МИХАИЛ. Думаю, месяцев шесть-восемь.

ЛАДА. Я все время представляю как нам будет хорошо всем вместе.

МИХАИЛ. А я как раз принес несколько очень интересных предложений. Возвращайся пораньше, - сама посмотришь.

ЛАДА. Покажи сейчас.

МИХАИЛ. Если бы не лекция по трудоустройству... Будь серьезней, я тебя дождусь. И про игрушки расскажу.

ЛАДА. Неужели ты все-таки смог пробить их?

МИХАИЛ. Еще не уверен, но правление одобрило переговоры с музеем. Представляешь, какая бомба получится, - старинные русские национальные игрушки. Лет пять мы будем полными хозяевами на этом рынке.

ЛАДА. Лепота. И тогда я, наконец, перестану судорожно метаться.

МИХАИЛ. Что у тебя за проблема, скажи на милость?

ЛАДА. Я, наверно, непроходимая дура, но все эти каталоги меня ужасно раздражают.

МИХАИЛ. Ты так ничего не купила? Оказия ждать не будет. Кстати, я заезжал в Детский мир и ничего не смог с собой поделать. Как идиот, пялился на витрины, кукол рассматривал, машины, а внутрь так и не зашел.

ЛАДА. Привезем Пухлика, - вместе зайдем. Я там карусель давно присмотрела. Но она большая, как раз для дома. Может, игру какую-нибудь.

МИХАИЛ. Или железную дорогу.

ЛАДА. Дорога у него есть. Тут... (роется в каталогах), а, ладно, сам попробуй, поищи, вот предлагают морской порт, с доками, кораблями, морскими кранами. Правда, он громоздкий.

МИХАИЛ. Порт? Вес большой?

ЛАДА. Не знаю. Я только картинки рассматривала. Не могу я с этими каталогами. Все номера, знаки, чушь какая-то...

МИХАИЛ. Это же очень удобно. Никуда не надо ходить.

ЛАДА. Иногда хочется просто потолкаться среди людей.

МИХАИЛ. Это - святое. Цепляй налокотники и - в толпу.

ЛАДА. Тебе бы только посмеяться надо мной.

МИХАИЛ. (целует) Не только. Ты - не справедлива.

ЛАДА. Не приставай, шалун. Я еще вернусь.

МИХАИЛ. Я буду, как верный пес, смиренно ждать возвращения прелестницы-жены.

ЛАДА. Отлично. Вымой посуду, перебери фасоль, посади розы под окнами.

МИХАИЛ. А ты на бал поедешь?

ЛАДА. Обещаю рассказать, какое там было мороженное.

МИХАИЛ. Мороженное?

ЛАДА. И разрешу постоять под окнами королевского дворца.

МИХАИЛ. Замолкаю и повинуюсь.

ЛАДА. Тогда погляди, пожалуйста, может, тебе что-нибудь глянется.

МИХАИЛ. Только каталоги.

ЛАДА. Только каталоги. В магазин мы завтра с Верой поедем. Она мне всегда с игрушками помогает.

МИХАИЛ. Только не забывай, у нее - девочка, а у нас - пацан.

ЛАДА. А я бы и девочку еще завела...

МИХАИЛ. Мы не настолько богаты, чтобы гарантировать обеспеченную жизнь паре головорезов. А потом, ты хочешь еще раз через это пройти?

ЛАДА. Так, грезы все.

МИХАИЛ. Ассоль ты моя. Красные паруса капитана Грея давно уже в гавани. Опоздаешь.

ЛАДА. Тогда я побегу. Да, ты ужинал?

МИХАИЛ. Да. Вернешься - почаевничаем.

ЛАДА. Все, лечу. Не скучай.

Целуются на прощание. Лада уходит, через некоторое время раздается мелодичный звон колокольчика - она вышла. Михаил включает телевизор, вынимает из кейса толстый пакет и кладет его рядом с журналами, потом выходит из комнаты. Некоторое время на сцене никого нет. Только слышна громкая реклама. Михаил переоделся. Домашние брюки и темный халат добавляют ему вальяжности. Он закуривает, удобно располагается на диване, щелкает пультом, выбирая программу и неспешно начинает изучать содержимое пакета. Звонит телефон.

МИХАИЛ. Слушаю. А, да, спасибо. Вы можете быть свободны, с чайником я справлюсь. Машина завтра нужна к девяти часам. И заварите мне шиповник, пожалуйста, я возьму термос. Сегодня просто забыл, сейчас исправлюсь.

выходит из комнаты, возвращается с термосом и чашкой, наливает отвар и рассматривает документы. Встает, подходит к окну и открывает его. Звонок телефона.

Слушаю. Нет, я никого не жду. Не понял. Нет, ему назначено на вторник. Нет, его обстоятельства меня не интересуют. А как он вообще узнал адрес? Простите, конечно, это вопрос не к вам. Нет, не стоит. А, впрочем, пожалуй, я его приму. Обыскивать не надо, но после того, как снимет пальто, пропустите его через установку, если будет звенеть, только тогда посмотрите внимательно. Да. Хорошо. Пусть поднимается, если что-то интересное - докладывайте. (собирает бумаги в кейс, снова звонок телефона)

Слушаю. Где? А кроме револьвера? Я понял, - только ручка и ключи. Думаю, опасаться больше нечего. Нет, незваный гость не может расчитывать на угощение, но на всякий случай перезвоните через 20 минут. (звучит мелодичный колокольчик) Спасибо.

Уходит открывать дверь, через некоторое время входит с Викентием. Викентий - мужчина 40 лет, красивый в прошлом, привык нравиться женщинам. Сегодня - опустившийся бывший принц, с испитым потасканным лицом, в мятой небрежной одежде, с замашками всеобщего любимца.

Проходи. Располагайся.

ВИКЕНТИЙ. (оглядываясь в комнате) Прекрасно устроился.

МИХАИЛ. Что случилось?

ВИКЕНТИЙ. Прямо, так сразу?

МИХАИЛ. А чего тянуть, прыгай от печки.

ВИКЕНТИЙ. Я привык с разбега.

МИХАИЛ. Будем считать, что ты уже оторвался.

ВИКЕНТИЙ. Я бы, эта, чего-нибудь выпил. У тебя тут подают?

МИХАИЛ. Подают в ресторане.

ВИКЕНТИЙ. Брось. Мы же друзья.

МИХАИЛ. (достает электронную записную книжку, протягивает) Найди свою букву.

ВИКЕНТИЙ. (недоуменно) Я боюсь всякой электроники.

МИХАИЛ. (открывает, показывает) Нажимай эту кнопку, и на экране будет пролистываться информация.

ВИКЕНТИЙ. Эта, понял.

МИХАИЛ. Теперь ищи свою фамилию.

ВИКЕНТИЙ. (внимательно просматривает список) Ее тут нет.

МИХАИЛ. Вот видишь, а говоришь, что друзья.

ВИКЕНТИЙ. (возвращает книжку) Мы же сто лет знакомы.

МИХАИЛ. Тоже мне - повод.

ВИКЕНТИЙ. (с вызовом) Ты, эта, хочешь сказать, что меня можно забыть.

МИХАИЛ. Ты не таблица умножения. Почему я должен тебя помнить?

ВИКЕНТИЙ. Эта... Я для тебя много сделал.

МИХАИЛ. Например?

ВИКЕНТИЙ. Эта... Я позволял тебе зарабатывать на мне.

МИХАИЛ. Сильно.

ВИКЕНТИЙ. Мишка, ну, перестань дурачиться.

МИХАИЛ. Видишь ли, Викентий, у меня сегодня был очень трудный день, а завтра будет еще невозможней. Мне было бы удобно выяснить цель твоего визита и побыстрее все уладить. Я хочу отдохнуть.

ВИКЕНТИЙ. Ты, эта, меня собираешься выставить?

МИХАИЛ. А ты хочешь остаться ночевать?

ВИКЕНТИЙ. Я думал, после стольких лет мы можем спокойно поговорить, эта, выпить, вспомнить былое.

МИХАИЛ. Аудиенция была назначена на вторник, почему ты заявился сегодня?

ВИКЕНТИЙ. Я не могу ждать до вторника.

МИХАИЛ. Тогда выкладывай.

ВИКЕНТИЙ. Налей что-нибудь.

МИХАИЛ. Если ты пришел вспоминать молодость, - я тебя мощно огорчу, - и во вторник не стоит приходить, и сейчас придется откланяться без выпивки; если тебе, действительно, нужно было на ночь глядя являться незваным гостем - выкладывай.

ВИКЕНТИЙ. Ты никогда не был жадным. Неужели шкалик тебя разорит?

МИХАИЛ. Я не подаю вообще, а в собственном доме...

ВИКЕНТИЙ. (перебивает) Я не вымогатель.

МИХАИЛ. Тогда не витийствуй.

ВИКЕНТИЙ. (садится на краешек дивана, машинально перекладывает журналы на столике) С водкой легче бы пошло.

МИХАИЛ. (монотонно) Я не вкладываю деньги в рок музыку. Я не продюсирую музыкантов, я не спонсирую шоу-программы, я не участвую в выпуске кассет и дисков. Если ты пришел за этим, - до свидания.

ВИКЕНТИЙ. Отдай мне жену.

Громко звучит реклама по телевизору. Михаил подходит к окну и закрывает его, потом выключает телевизор, достает бутылку, рюмки и ставит их на журнальный столик, садится в кресло, набирает номер телефона.

МИХАИЛ. У меня к вам просьба, когда вернется машина, сразу сообщите мне. Пока все. (разливает коньяк, Викентию) Водку на ночь врачи не рекомендуют. (Викентий залпом выпивает, Михаил наливает снова). Попридержи коней.

ВИКЕНТИЙ. Я пришел за моей женой.

МИХАИЛ. У меня своя жена.

ВИКЕНТИЙ. Я узнал, я все узнал. Ты украл у меня жену. По-хорошему предлагаю, отдай мне Ладу.

МИХАИЛ. А что будет по-плохому?

ВИКЕНТИЙ. Я все равно ее отниму.

МИХАИЛ. Лада не ботинки: сдал в ремонт, потом забрал.

ВИКЕНТИЙ. Я ее никуда не сдавал. Пока я горбатился на вашу чертову политику, мотался, как угорелый по стране, ты залез в постель к моей жене. А теперь будешь мне бормотать про ремонт?

МИХАИЛ. Зря я дал тебе выпить.

ВИКЕНТИЙ. Ты сейчас, эта, сам тут упьешься.

МИХАИЛ. Значит, ты мотался по стране, надрывал голосовые связки, а теперь, что ты теперь надрываешь, в каком месте теперь у тебя зуд?

ВИКЕНТИЙ. Не гневи бога.

МИХАИЛ. А он-то тут при чем?

ВИКЕНТИЙ. Да при том, что тебе - перекрашенному коммунисту - давно надо грехи замаливать за погибших под вашими сапогами.

МИХАИЛ. Уволь. Невинных душ отродясь не видел, а к попам не шастаю, без меня паствы хватает.

ВИКЕНТИЙ. Напрасно. Напрасно. Сколько талантов загубили, сволочи, сколько идей светлых, эта, присвоили и в сортир спустили за ненадобностью, какие имена сгноили по шарашкам.

МИХАИЛ. Остановись, остановись в своем праведном гневе. Мое детство прошло при Никите Сергеевиче Хрущеве. Может, мне и за Малюту Скуратова ответ нести, и за то, что любимый всеми царь Петр научил презирать собственный народ, брея бороды, заставляя спиваться, носить парики и низко кланяться немчуре иноземной. А мы теперь все удивляемся, почему это нас за границей не любят, не уважают.

ВИКЕНТИЙ. Да потому, что мир давно живет цивилизованно. А вы - коммунисты - 70 лет тянули нас к краху. И Петра, эта, не марай.

МИХАИЛ. Цивилизованно. Ах, ты, негодяй. Цивилизация тебе спать не дает. Все ждете, когда эта несчастная страна в цивилизованный мир войдет, когда ее туда пустят? Один вас за дышло волок, другие по 25 лет в армии гноили, третьи биронов по постелям ублажали, четвертые на коронации устелили все Ходынское поле трупами, лешаков у трона согревали и на фронт ездили шампанское пить, а потом сильно удивлялись: "Ленин? Кто таков?" Опять скажешь, - коммунисты, так всех научили унижаться? Все вам здесь не нравится, все плохо, ужасно, гадко, вонюче. Принюхайся к себе, ты же смердишь.

ВИКЕНТИЙ. Это ты смердишь. Да к таким, как ты, и на пушечный выстрел подойти нельзя, не зажав носа.

МИХАИЛ. То-то ты трескать коньяк ко мне приполз, не погнушался.

ВИКЕНТИЙ. Да провались ты со своим коньяком.

МИХАИЛ. Не надо так про мой коньяк, Он настоящий и очень дорогой. Я все понял. Обещаю тебе подумать над возникшей проблемой.

ВИКЕНТИЙ. Ты не понял. Я просто так не уйду. Нам необходимо обсудить эту возникшую проблему и разрешить ее, эта, ко всеобщему удовольствию.

МИХАИЛ. Каким же это способом, позвольте полюбопытствовать?

ВИКЕНТИЙ. Цивилизованным, как у цивилизованных людей.

МИХАИЛ. Ах ты мразь, цивилизацию тебе подавай. Да вы ее просрали. Могучий и прекрасный язык свели к вашим роковым завываниям. Неповторимость истории заменили славословиями бездарному и трусливому последнему царю. Механические заморские цацки застят вам свет, - у вас потребностей столько, что ни один запад поспеть за вами не сможет. А ваше вечное унижение и призывы равняться на чужие стандарты, - что вы будете делать с полными карманами? Куда засунете собственный комплекс неполноценности, жуткую агрессию к любому, кто хоть что-нибудь пытается сделать своими руками? У вас ведь только одно на уме, - распни и отними.

ВИКЕНТИЙ. Ах, какие мы патриоты. Скажите на милость. Где только ты был, эта, когда мы на всех эстрадах кричали про прекрасное коммунистическое завтра для всех.

МИХАИЛ. Там же, где и ты, - во всеобщей жопе.

ВИКЕНТИЙ. Вот именно. Только я там и остался, а ты выплыл.

МИХАИЛ. Греби ручками и ты выплывешь.

ВИКЕНТИЙ. Я и гребу. Только все дело в том, что я барахтаюсь в дерьме, а ты - в валюте. Я от испражнений задыхаюсь, а ты парижские ароматы смакуешь.

МИХАИЛ. Похоже, тебя дерьмо больше привлекает.

ВИКЕНТИЙ. Я бы, эта, про цветы неземные предпочел говорить, только не получается.

МИХАИЛ. А ты пробовал?

ВИКЕНТИЙ. Попробуешь у вас. Везде, эта, все схвачено. Поделено. Узаконено.

МИХАИЛ. Найти место, где еще никого нет.

ВИКЕНТИЙ. Да разве у коммунистического ворья остались незаполненные щели. Вы все к рукам прибрали. На наших горбах в цивилизацию протискиваетесь.

МИХАИЛ. Цивилизация... А ты где-нибудь когда-нибудь кому-нибудь говорил, что любишь свою родину. Да ты не кривись. Нет-нет. Ты себе в этом признавался?

ВИКЕНТИЙ. Да в чем я должен был себе признаваться?

МИХАИЛ. Да в том, что ты свою родину любишь. С ее историей кровавой, политикой дурацкой, сволочными правителями, с ее народом терпеливым.

ВИКЕНТИЙ. Чего ее любить. Она для вас старается. А что хорошего страна для меня сделала?

МИХАИЛ. А она что-то должна была делать для тебя персонально?

ВИКЕНТИЙ. Она меня должна была сделать счастливым.

МИХАИЛ. Это тебе кто же такое обещал? Это где же такое возможно?.

ВИКЕНТИЙ. А по конституции, эта, нашей, али забыл? Да на Западе любой человек может свое счастье сам построить.

МИХАИЛ. А здесь, кто тебе мешает?

ВИКЕНТИЙ. А здесь, куда не сунься, везде уже чужим счастьем все застроено. Я с радостью в любую Канаду поеду тротуары подметать. Только там я себя человеком чувствовать стану.

МИХАИЛ. Дворники и тут теперь в цене. А для Канады язык придется учить.

ВИКЕНТИЙ. Для метлы язык не нужен.

МИХАИЛ. Для метлы, может быть, и не нужен, а вот чтобы человеком себя почувствовать, пригодится. Кому ты нужен будешь - с метлой и немой.

ВИКЕНТИЙ. А мне на себя уже давно плевать, пусть хоть детям повезет. Они, эта, в свободной стране вырастут.

МИХАИЛ. У тебя и дети, оказывается, есть.

ВИКЕНТИЙ. Заведу.

МИХАИЛ. Ну-ну. Очень заманчиво - попользоваться всем готовым: и страной чужой, и свободой чужой, и языком чужим, и счастьем, скроенным на чужой манер.

ВИКЕНТИЙ. Ты на патриотизм, эта, не дави. Знаем мы ваш вшивый патриотизм. Страну разграбили, поделили с братками, по банкам забугорным добро народное рассовали, а теперь задницы на модных курортах полощете и по казино шляетесь.

МИХАИЛ. Итак, по порядку. Про достояние народное. Ух, как гвоздь в седалище впился, - не тебе принадлежит. А когда твое было, что ты на стенах писал? В подъезде нагадить - особый шик; книжку библиотечную порвать; лампочку разбить; детали в цехе украсть; бумагу из конторы домой притащить, - все вокруг народное, все вокруг мое. А у этого твоего, оказывается, цена была. Только за вас всегда дядя платил. И теперь заплатил. Да вот только опять не тебе.

ВИКЕНТИЙ. Да вы никому и не платили, а сели кучкой своей малой и растащили страну по собственные карманам.

МИХАИЛ. Согласен. Несправедливо получилось. Только уверяю тебя, кто куша не достоин, - тот его потеряет.

ВИКЕНТИЙ. Может, и потеряет, да только гадостей натворить успеет. А уж сколько хорошего люда за бортом...

МИХАИЛ. Скорбь-то вселенскую не примеряй, не надо, не идет тебе она. Ты из советского корыта тоже кормился - будь здоров хлебало наел. Только проссал все, дно у бутылки оказалось сквозное - утекло добро твое рекой сивушной.

ВИКЕНТИЙ. На свои пил, у тебя не просил.

МИХАИЛ. А я и не давал.

ВИКЕНТИЙ. Да, Мишель, ты такой правильный всегда был, патриотизму, эта, нас учил...

МИХАИЛ. Кстати, Викентий, о патриотизме. У тебя и никакого нет, и никогда не было. Да и что ты знаешь о патриотизме. Вы теперь все патриоты - историю собственную проклинать. Да самый последний черный изгой с паршивого микроскопического острова свою страну считает самой лучшей.

ВИКЕНТИЙ. Чего же они все по миру скачут, эмиграцию множат.

МИХАИЛ. Лучшей доли ищут.

ВИКЕНТИЙ. Вот именно, лучшей доли. Рыба ищет, где глубже.

МИХАИЛ. Рыба на нерест возвращается. И родину при этом проклинать необязательно. Это, как предательство. А предателю везде плохо: и на родине, и вне ее.

ВИКЕНТИЙ. Я родину не предавал.

МИХАИЛ. Да ты бы ее уже продал. Только некому. Никто не предлагает. И чем ты лучше предателя. Ведь давно готов. Просто покупают у других, а ты, как всегда не у дел, опоздал. Вот отчего ты бесишься. Не таким, аки ты, про свободу рассуждать, вы ее ничем не заслужили.

ВИКЕНТИЙ. Да мы всю жизнь на кухнях о свободе мечтали.

МИХАИЛ. Вот-вот, на кухнях вы очень смелыми были, особенно под первачок с огурчиком. А потом без стыда ночами на баб усталых лезли. А ведь у одних станков работали. Только мужик приходил и про футбол витиевато рассуждать начинал с такими же, а бабы к плите во вторую смену становились. И уроки с детьми делали, и на школьные собрания ходили унижаться перед злобными учительницами, и по врачам - очереди выстаивать. А вам некогда было: вам надо было успеть глаза водкой залить, про свободу потрепаться и к телевизору не опоздать. Ну, если кран там завертеть или гвоздь вбить - это пустое, это пусть Ванька слесарь за рубь корячится. А когда рубля этого гребеного не было, - баба сама молоток в руки брала, лишь бы к вашему шибко интеллектуальному брату не обращаться. Ибо по вдохновению сильно заковыристо вы ее посылали в таких случаях.

ВИКЕНТИЙ. Что ты понимаешь? Одному гвозди, другому - палитру. Да и настоящему мужчине в стране работы не было. Мы были вынуждены, эта, или спиваться, или загибаться от непосильной работы.

МИХАИЛ. Настоящие мужики находили способы облегчать своим женщинам жизнь.

ВИКЕНТИЙ. Конечно, надо было в вашу паршивую партию вступать.

МИХАИЛ. В партию вступить - душу испоганить, а бабу на работу выгнать - сохранить душу?

ВИКЕНТИЙ. Я не виноват, что работать были вынуждены и муж, и жена, - иначе семью прокормить было нельзя.

МИХАИЛ. А вы, когда женились, и думать не думали о таких вещах, как расходы на семью.

ВИКЕНТИЙ. (гордо) Да, мы женились по любви и о низменном не думали.

МИХАИЛ. Только не мешало бы время от времени обременять себя и заботами мирскими, не токмо игрищами постельными. А то вся страна теперь выстроилась в очередь у СОБЕСов, - льгот ждут.

ВИКЕНТИЙ. Подонок ты. Там пенсионеры, инвалиды, малообеспеченные.

МИХАИЛ. Кто же это такие - малообеспеченные.

ВИКЕНТИЙ. Безработные и многодетные.

МИХАИЛ. Правильно, они в любви себе не отказывают, плодятся и размножаются от души, а я, который думаю о том, во сколько мне обходится собственный ребенок, должен их любовь безудержную, беспрезервативную обеспечивать своими налогами? А шыш без масла не желаете?

ВИКЕНТИЙ. Но врачи, учителя, милиция, армия, наука, образование, культура...

МИХАИЛ. Вас не останови, - все выгребете, подчистую. А подите и сами на себя и своих чад заработайте. Слабо?

ВИКЕНТИЙ. Ты чего, эта, как с цепи сорвался.

МИХАИЛ. Сорвешься тут. (показывает) Каждый норовит ладошку лодочкой перед мордой выставить.

ВИКЕНТИЙ. Так ведь ты не подаешь, или как?

МИХАИЛ. Принципиально не подаю.

ВИКЕНТИЙ. Грех это, грех непростительный. Сирому и убогому надо подавать. Это благое дело.

МИХАИЛ. Сирому и убогому не надо подавать. Самое последнее дело - человека унизить. Нуждающемуся помочь надо. Вас ведь только и хватает, что копейку в грязную руку сунуть. И дальше пошли. На душе - рай. Совесть успокоили, дело доброе совершили. А ты лучше старушку клюкастую домой приведи, да и оставь. Отмой ее, откорми, к доктору своди, - глядишь, она и не будет сирой и убогой.

ВИКЕНТИЙ. Да у меня всего две комнаты.

МИХАИЛ. С кем жилище делишь?

ВИКЕНТИЙ. Один кукую по твоей милости.

МИХАИЛ. Это ты брось. Сам так распорядился. Вот и бабуле место есть.

ВИКЕНТИЙ. А чего же себе не берешь, если такой сердобольный? Вон у тебя хоромы какие.

МИХАИЛ. Я двадцать калек в инвалидном доме содержу. И четырех студентов из бывших интернатских в Англии учу. А на всех котят у меня молока нет.

ВИКЕНТИЙ. Как же ты можешь так о людях.

МИХАИЛ. А вот могу. Больше скажу. Я даже благодарности от них не жду, - все равно им мало будет. И меня они вспоминать будут не тем, что я для них сделал, а тем, чего не дал. Известное дело, - дорога в рай...

ВИКЕНТИЙ. Да. Добрыми намерениями. А они у тебя добрые?

МИХАИЛ. Почти.

ВИКЕНТИЙ. Даже дело доброе сделать просто так не можешь.

МИХАИЛ. Просто так только воздух выпускают. Да и то только те, у кого с кишками проблем нет.

ВИКЕНТИЙ. Про что не говоришь, а только амбре от тебя...

МИХАИЛ. В маске ходить вам надо, бывший глашатай.

ВИКЕНТИЙ. Всю жизнь, эта, мы только и делаем, что слушает вас, нюхаем вашу вонь. Сначала коммунистическую, теперь бандитскую, прости, - банкирскую.

МИХАИЛ. Ох вы, бедненькие, загнанные интеллигентики. Кушать вам не давали, пить заставляли, денежек не платили, думать вам запрещали...

ВИКЕНТИЙ. А ты не юродствуй. Так оно и было. Умному и талантливому человеку или погибать, или спиваться приходилось.

МИХАИЛ. Умные и талантливые, а фантазии никакой. Что ж за ум со талантом такие? Неужели это и все варианты?

ВИКЕНТИЙ. А что еще оставалось интеллигентному человеку, не бороться же с вами.

МИХАИЛ. Интеллигентному не знаю. Слово такое скользкое. Тут уж Ильич прав с вами - прослойка, она и есть прослойка, ни то, ни се. Конечно, интеллигентному бороться не с руки. Боролись только те, кому эта свобода была, действительно, необходима.

ВИКЕНТИЙ. Мы же не самоубийцы, чтобы собственными жизнями ложиться, эта, под тоталитарный строй.

МИХАИЛ. Вы жизнями ложились на баб беззащитных. А вот некоторые не страшились на Красной площади требовать вывести войска из Праги.

ВИКЕНТИЙ. Мы всегда разделяли их взгляды.

МИХАИЛ. Удобно разделять взгляды, как разливать по стаканам. А, главное, не опасно. Да и с такими же интеллектуалами можно было перекинуться понимающими взглядами с фигой в кармане.

ВИКЕНТИЙ. Да, не у всех смелости хватало на настоящий подвиг. У людей семьи, обязательства.

МИХАИЛ. Какие к черту обязательства. Правильно про таких великий старец - Александр Исаевич - говорил, - сидели кротами за каждой дверью и молились, чтобы пришли к соседу.

ВИКЕНТИЙ. Это было молчаливое непротивление нации.

МИХАИЛ. Ты лозунгами не бросайся, непротивленец. За сытно есть и сладко спать нация быстро научилась отцов продавать.

ВИКЕНТИЙ. Мы жили в атмосфере всеобщего страха.

МИХАИЛ. Кто не хотел - не жил, а кто хотел - научился вертеться.

ВИКЕНТИЙ. Да таких - вся страна.

МИХАИЛ. Очень удобно. Все с крыши - головой вниз, и ты - туда же.

ВИКЕНТИЙ. Люди жить хотели!

МИХАИЛ. Не надо про людей. Про себя.

ВИКЕНТИЙ. Можно подумать, что ты чистенький.

МИХАИЛ. Нет, я не чистенький, только я и не грязненький. Я не машу руками - ату их! Я не бью себя в грудь, что нелегально в церковь ходил обряды справлять, вы теперь туда, чуть что, как в нужник бежите - отметиться.

ВИКЕНТИЙ. Не смей, ты вусмерть замазан дегтем плакатным.

МИХАИЛ. Я плакатов не писал, не придумывал, а вот вы орали глотками своими пропитыми под музыку советских композиторов.

ВИКЕНТИЙ. Ды вы же нас заставляли.

МИХАИЛ. Я тебя ничего не завлавлял. Тебе славы хотелось, девочек доступных, денег легких.

ВИКЕНТИЙ. А кто песни наши утверждал?

МИХАИЛ. Ох, как вы сами змеились, из жил вылезали, угождая. А я дрянь вашу никогда не слушал.

ВИКЕНТИЙ. А что же ты слушал, чем у тебя дом забит теперь? Битлов любил, под джаз по ночам извивался?

МИХАИЛ. (встает, выбирает диск) Да, джаз можно послушать. Иногда. Под настроение, и только живьем. А слушал я всегда Шопена. Меня жизнь научила, что свободы много никогда не бывает. Но человек в состоянии отыскать то место или дело, где он будет чувствовать себя, по-настоящему, свободным. (включает ноктюрны Шопена)

ВИКЕНТИЙ. Хитер. Всех провел.

МИХАИЛ. Для того, чтобы чувствовать себя свободным и быть им совсем необязательно кого-то обманывать.

ВИКЕНТИЙ. Как это вам всегда удается, эта, в нужное время быть в нужном месте?

МИХАИЛ. Если хочешь, если, действительно хочешь, я могу тебе объяснить.

ВИКЕНТИЙ. Будь великодушен, просвети темного, вышедшего в тираж музыканта-рокера.

МИХАИЛ. Только это не простой разговор. Ты готов думать?

ВИКЕНТИЙ. Я, эта, попытаюсь.

МИХАИЛ. И думать придется быстро, (смотрит на часы) у меня мало времени.

Звонок телефона.

МИХАИЛ. Да. Спасибо. Нет. Перезванивайте через то же время. (опускает телефон)

ВИКЕНТИЙ. Псам распоряжения отдаешь?

МИХАИЛ. Я очень уважаю своих служащих. Одна из форм уважения - оплата труда. Они много работают и соответственно зарабатывают. Тебя бесит вид деятельности?

ВИКЕНТИЙ. Здоровые мужики двери сторожат.

МИХАИЛ. Во-первых, меня научили, что любой труд почетен, если это - труд; во-вторых, а тебе бы хотелось, чтобы здоровые мужики из шахт не вылезали или на стройках корячились?

ВИКЕНТИЙ. Обидно, что мускулы ценятся дороже извилин.

МИХАИЛ. Если бы они у тебя были - извилины - ты не считал бы, что иметь мускулы так просто. Поди, попробуй. А потом, за чьи ты извилины обиделся, - сегодня бывшие белые воротнички на рынок пошли, - там им и место.

ВИКЕНТИЙ. Вы целые поколения вычеркнули из жизни.

МИХАИЛ. Когда они бумажки с места на место перекладывали и чугун плохой варили, - всем было хорошо.

ВИКЕНТИЙ. Тогда время такое было.

МИХАИЛ. Я тоже в то время жил. И никогда не считал деньги в чужих кошельках.

ВИКЕНТИЙ. Посчитаешь их у вас, в банках все попрятали.

МИХАИЛ. Я сначала заработал, а потом стал о доходах думать.

ВИКЕНТИЙ. А я всю жизнь живу от зарплаты до зарплаты.

МИХАИЛ. Хватит врать. Ты гонорары получал - грошевые, а на левых концертах целое состояние мог заколотить. Умные люди так и делали. И квартиры потом покупали - кооперативные. А творцы, вроде тебя, в ресторанах труды свои праведные спускали. А потом по жилконторам ходили кланяться, - дайте заслуженному артисту квартирку получше.

ВИКЕНТИЙ. Забыл, что жилье только по очереди можно было получить? Да еще место надо было найти, где такая очередь, эта, имелась.

МИХАИЛ. Я с детства усвоил, что бесплатные лепешки внукам придется отрабатывать, - и привык за все платить. Сам. Из своего кармана. Собственными заработанными копеечками. Очень трудно теперь, таким как ты, - они ведь привыкли детей рожать, чтобы побольше квадратных метров им нарезали, они шли работать туда, где наверняка жилье обещали.

ВИКЕНТИЙ. Чья бы мычала, - у тебя все было по-другому?

МИХАИЛ. Ладно. Подожди. Я тебе обещал все рассказать.

Михаил выходит. Викентий поднимается с дивана, обходит комнату, разглядывает картины, безделушки и пр. Через некоторое время возвращается Михаил с подносом. Ставит на столик кофейный прибор, разливает дымящийся напиток.

ВИКЕНТИЙ. (пьет) Отличный кофе. Откуда шлют товар? А как оплачиваешь? В Швейцарии? Через подставных лиц?

МИХАИЛ. Нешуточно тебя социальное переустройство занимает. Просто, кровный интерес.

ВИКЕНТИЙ. Как у всего народа.

МИХАИЛ. А, так ты ко мне на ночь глядя завалился от имени народа? Ну, что ж, тогда придется в твоем лице несколько удовлетворить народ. Деньги, действительно, предпочитаю хранить подальше. И, знаешь, почему?

ВИКЕНТИЙ. Догадываюсь.

МИХАИЛ. Чтобы отбить у таких, как ты, охоту экспроприировать чужое.

ВИКЕНТИЙ. Твои деньги заработаны нашими горбами.

МИХАИЛ. Не хвались тем, чего не имеешь. Да и пахарь из тебя никудышний.

ВИКЕНТИЙ. Вся страна, эта, трудилась, а теперь мы - нищие, обобранные.

МИХАИЛ. А нищие всегда были нищими. Только никто этого не замечал. Вспомни, работничков с прожиточным минимумом в 120 рублей, - сидели, ничего не делая, и не квакали. Большинство, вроде тебя, выпускали H2S в больших количествах. А некоторые крутились: на двух работах вкалывали, покупали-продавали, так они спекулянтами и барыгами считались. И как все радовались, когда к ним с обыском приходили, - нечего в богатенькие лезть. Только потом все бросились акции скупать, как же, - мы сидим, а денежки идут. А вас, козлов, и надули. Под лежащий камень только муравей по нужде заползает. А денежки любят, когда их уважают. Поле чудес, - оно только для того, кто его сам пахать не устает.

ВИКЕНТИЙ. Можно подумать, что ты от плуга не отходишь.

МИХАИЛ. Я встаю в семь утра, а спать укладываюсь глубоко за полночь.

ВИКЕНТИЙ. На жалость не нарывайся. Ты мне жизнь свою трудовую не расписывай, никаких красок не хватит, и так понятно, эта, жирно маслом по холсту пишешь, не жалеешь.

МИХАИЛ. Ах ты, график бедный наш, акварельный. Художник от слова "худо".

ВИКЕНТИЙ. Да вам - сытым и жирным - искусство не нужно. Вам бы чего-нибудь на терелочку положить и бургунским запить.

МИХАИЛ. Знаешь, я не приучен на других кивать и за спины прятаться, но тебе честно, как духовнику, - твоя музыка никогда искусством не была. Все ваши перепевы - забугорного происхождения, все ваши сегодняшние кумиры - жалкие слепки западных идолов. Попсой вы были - попсой и остались. Но очень хочется в авангард, да кишки калом забиты, а клизму поставить, - ах, какой низкий стиль. Вот и загибаетесь. Разлагаетесь изнутри.

ВИКЕНТИЙ. Фу, гадость какая. От твоих слов помойкой запахло. Да, что с тебя взять. Ты ничего, эта, кроме своего Шопена не понимаешь.

МИХАИЛ. Мне хватает.

ВИКЕНТИЙ. Ну, и дурак. Я сейчас пафосный проект затеваю, - торопись, а то не успеешь, тьма - не проект.

МИХАИЛ. Можешь расчитывать на фонарик. От всей души подарю, а в потемках не путешествую. Уволь. Тем более в твоих - дремучих.

ВИКЕНТИЙ. Зря- зря. У меня будет музыкальная феерия - такой могучий российский мюзикл: демон, ангел, поэт.

МИХАИЛ. Вот-вот. Хор голубых ангелов, пляски монашек из публичного дома и поэт-импотент.

ВИКЕНТИЙ. Нет, ты послушай. (воодушевляется) Поэт будет... Это будет такой образ... Такая квинтэссенция поэтического начала мира. Собирательная фигура. Поэт будет...ну, он словно идет через века, - такой символ творца. Он побывает в разных временах и странах. И везде он ищет свою музу, свою настоящую любовь. Он такой... вечный странник с раненой душой. Страдает, мучается, ошибается. Ему все время, кажется, что еще немного, вон за тем поворотом ему повезет, - судьба улыбнется и ...

МИХАИЛ. И он получит все сполна за свои муки.

ВИКЕНТИЙ. Да-да-да. Он одержим этой своей надеждой. В видениях мерещатся разные женщины, он никак не может встретить свою единственную. Представляешь. Он пройдет через все века, но так и не найдет свою суженую. В этом великая трагедия художника. Гениальный замысел!

МИХАИЛ. Он у тебя - разборчивая невеста?

ВИКЕНТИЙ. Как ты не понимаешь, - настоящий художник никогда не может быть доволен в обыденном смысле слова, он всегда в поиске, ему суждено вечно страдать и никогда не найти понимания у смертных. Художник - это творец.

МИХАИЛ. Только много жрет и пьет.

ВИКЕНТИЙ. Ты просто не способен мыслить высокими материями. Тебе не дано воспарить над грешной землей.

МИХАИЛ. Да, я человек земной, мне стыдиться нечего. Только я так понял, что взаимности у твоего художника не будет.

ВИКЕНТИЙ. Именно. Ему навстречу выходят разные женщины: и умные, и страстные, и одухотворенные, но он никого не замечает, идет мимо, к своей взлелеянной мечте.

МИХАИЛ. А кто у тебя будет сидеть в зале.

ВИКЕНТИЙ. (обескуражено) Где?

МИХАИЛ. Ну, в зрительном зале, кто там будет заполнять места?

ВИКЕНТИЙ. Публика. Публика, родной. В зрительном зале будет сидеть публика. И ее, эта, будет много.

МИХАИЛ. Не будет.

ВИКЕНТИЙ. Это почему же?

МИХАИЛ. Очень просто. Публика на три четверти состоит из женщин.

ВИКЕНТИЙ. Это же прекрасно, женщины меня поймут.

МИХАИЛ. Да, похоже, ты пропил даже больше, чем я предполагал. Зачем женщине в зрительном зале, заметь, не эфемерной, а самой настоящей женщине, глядеть на зрелище, где мимо нее все проходят. В бытовой жизни мимо нее все проходят, и на сцене тоже самое?

ВИКЕНТИЙ. (высокомерно) Я тебе про жизнь художника, а ты про каких-то бытовых женщин.

МИХАИЛ. Не надо так высокомерно. Жизнь состоит из быта. И не только твоего, где глобально решается проблема, - на какие шиши покупать водку, но и зрителей. Это ты - Викентий - считаешь, что никому, кроме себя родимого не должен. А театр - искусство социальное. Очень зависимое. Чужие вкусы приходится учитывать, деньги считать, успех планировать.

ВИКЕНТИЙ. Прикажешь, публику безмозглую ублажать?

МИХАИЛ. А тебе бы на ней хотелось только зарабатывать и эксперименты свои, листочком фиговым прикрытые, ставить?

ВИКЕНТИЙ. Наши женщины, которые приходит в зрительный зал, уважают поиски настоящих художников.

МИХАИЛ. Настоящих. Может быть. Только тебя в этот разряд никто не переводил. А в зрительный зал женщина приходит не на муки твои любоваться, а украдкой на чужое счастье поглядеть, или поплакать над бедой такой же, как она, горемыки.

ВИКЕНТИЙ. Да что ты понимаешь в искусстве.

МИХАИЛ. Я, может, ничего в нем и не понимаю, только денег тебе не дам.

ВИКЕНТИЙ. Даш, и будешь рад добавить.

МИХАИЛ. Это с каких же куличей?

ВИКЕНТИЙ. А со сдобных.

МИХАИЛ. Нельзя ли рецепт поподробней изучить.

ВИКЕНТИЙ. Все предельно просто. Мудрствовать лукаво не придется, - технология, эта, самая что ни есть примитивная.

МИХАИЛ. Ты, давай, к телу поближе, а то уж истомился я.

ВИКЕНТИЙ. А вы, барышня, не нервничайте. А то взопреете, и что мне тогда делать с вами прикажете.

МИХАИЛ. (громко) Выпороть я вас прикажу.

Звонок телефона. Викентий испуганно отстраняется.

Не дрефь, кулинар. Слушаю. Привет! Ты уже?

Викентий прохаживается по комнате. Рассматривает музыкальную коллекцию. Достает и запускает диск Freddie Mercury & Montserrat Caballe - BARCELONA.

Мы же договаривались. Ну, какой смысл покупать мебель, если еще нет дома, интерьера. Не сердись, но эту покупку придется отложить. Ничего не бывает потеряно. Я терпеть не могу эту мебель антикварную. Да пусть на ней хоть великий князь пердел. Кто он для меня? Всей чести - только родиться в царской семье. Собственных заслуг в этом нет. Мы закажем все, что захочешь. Но мне не нужны ни клопы чужие, ни призраки. Мы сами будем и любить, и помирать. А чужих следов мне в доме не надо. Ну, и отлично. Жду. (наблюдает на Викентием) Я смотрю, ты освоился. Не расслабляйся, настала пора прощаться. Оставь свои координаты...

ВИКЕНТИЙ. Странно, у тебя не только Шопен.

МИХАИЛ. (нетерпеливо) Я и не утверждал. Очень люблю Меркури. Особенно БАРСЕЛОНУ. И Кабаллье тут великолепна.

ВИКЕНТИЙ. Чумовой проект. Только мой будет помощнее этого старья.

МИХАИЛ. Про твой проект мы уже поговорили. Допивай свой коньяк, вот тебе кофеек на дорожку неблизкую. И в путь, помолясь, отправляйся.

ВИКЕНТИЙ. Э, нет. Я, как ты помнишь, за женой приехал. Никуда один, эта, не уйду.

МИХАИЛ. Мое терпение, может, и безгранично, но совершенно точно - не беспредельно. Покалякали и будет. А то мне и охрану вызвать недолго. Я тебе не позволю тянуть картошку.

ВИКЕНТИЙ. А ты, оказывается знаешь, как называют музыканты целые ноты.

МИХАИЛ. Я, вообще, много такого знаю, что и не снилось пай-мальчикам из джаз-рок-поп и прочей тусни. А теперь, друг ситный, как говорится, хороша стрелка, да ночка уже темна.

ВИКЕНТИЙ. Не понял ты меня, богатенький буратинка. Я на твоих охранничков, эта, что три раза до ветра сбегать - только воздухом подышать. Мне была наука обещана, про то, как из ничего делается чего-то. Да и жену я дожидаюсь. Все тихо-мирно-культурно. А к коньячку твоя очередь припадать.

МИХАИЛ. Тебе мало науки? Еще захотел.

Михаил подходит к телефону. Начинает набирать номер. Викентий отстраняет его.

ВИКЕНТИЙ. Ты меня сейчас можешь так отделать, что никто мою шкуру от грязи не отделит. Только ты тут разорялся про мужиков. Сыграем в настоящую ковбойскую историю. Кулаками я не силен, - тут твои цепные от меня и места мокрого не оставят. Но я к тебе пришел. Давай, по-честному.

МИХАИЛ. По-честному, говоришь. Раззадорил ты меня. Но учти, выставлю за дверь, когда...

ВИКЕНТИЙ. Вот и время скоротаем, пока Лада не приехала.

МИХАИЛ. Ладно. Начнем с науки.

ВИКЕНТИЙ. С нее. С продажной шлюхи империализма.

МИХАИЛ. У тебя пылесос дома есть?

ВИКЕНТИЙ. Валялся где-то. А тебе зачем, своего нет?

МИХАИЛ. Из тебя сначала надо всю пыль отсосать, а потом продуть в два уха одновременно. Чтобы не изрыгал с умным видом чушь всякую.

ВИКЕНТИЙ. Понял-понял, господин учитель. Весь - внимание.

МИХАИЛ. Беру я ее (начинает смеяться)...

ВИКЕНТИЙ. Эту науку я уже проходил. Можно проскочить.

МИХАИЛ. Про власть и деньги мы поговорили.

ВИКЕНТИЙ. Сие я уже понял.

МИХАИЛ. Отлично. Это первый шаг. А теперь пора бы вам и свое научиться зарабатывать.

ВИКЕНТИЙ. За 70 лет отбили охоту.

МИХАИЛ. А вы привыкайте. С сумасшедшим веком покончено. Пора о новой жизни подумать.

ВИКЕНТИЙ. Тяжко после пожаров на пепелища возвращаться.

МИХАИЛ. Но выбора-то нет. Я честно, повторяю, честно зарабатывал на дураках. Что скрывать, - в иные времена это было легко. Сначала помогала старая система, потом новая понемногу образовалась.

ВИКЕНТИЙ. С таким же волчьим оскалом.

МИХАИЛ. Я зубы не считал.

ВИКЕНТИЙ. Еще бы. Они же собственные. Да тебе бы с дивидендами управиться, небось, и не успеваешь.

МИХАИЛ. Ты за меня очень-то не переживай. Я парнишка смекалистый.

ВИКЕНТИЙ. Кто бы спорил. Я помню, как ты, эта, смекал с липовыми билетами, да и путевочки комсомольские тоже, полагаю, в твоих карманах проценты оставляли.

МИХАИЛ. Тоже мне, налоговая полиция.

ВИКЕНТИЙ. Нет, ты спокоен. К таким, как ты, налоговая полиция не придет. У вас все замазано-заделано. Мальчиши-плохиши, вы еще долго доить Россию-матушку будете.

МИХАИЛ. Хватит прибедняться.

ВИКЕНТИЙ. Пока мы были молодые, ты со товарищи наше заработанное за подкладочку ронял, как самогонинку прозрачную. А мы, эта, на стадионах и на стройках коммунизма зяблыми пальцами по струнам игрывали.

МИХАИЛ. Вы не только нотками баловались.

ВИКЕНТИЙ. Не твое дело, гиена. Мы жизни рвали на этих площадках.

МИХАИЛ. Вы жизнями играли. Добро бы только своими.

ВИКЕНТИЙ. Не я увел у тебя жену.

МИХАИЛ. Ты заставил ее уйти.

ВИКЕНТИЙ. Да я вообще не знаю, когда она ушла.

МИХАИЛ. Вот-вот. В это я поверю. Очень реалистично. Запамятовал своих поклонниц?

ВИКЕНТИЙ. Я же - артист!

МИХАИЛ. Ты звучишь не так гордо, как тебе кажется. Давай, напрягись, сделай усилие - припомни гонки за горничными в гостиницах, ночные кутежи, оргии, наркотики...

ВИКЕНТИЙ. Мы были молодыми. И мы боролись.

МИХАИЛ. Что? Я не расслышал? Что ты сказал?

ВИКЕНТИЙ. Я сказал, что мы боролись.

МИХАИЛ. Это с бодуном что ли?

ВИКЕНТИЙ. Мы, по-своему, боролись с вашей поганой идеологией, с оболваниванием народа.

МИХАИЛ. Ну, да. "Вот - поворот" и "Женщина, завязанная в транспортном узле", - это и есть ваше сопротивление.

ВИКЕНТИЙ. Мало? А квартирные концерты.

МИХАИЛ. Да-да-да. Хорошо, что вспомнил, - это была важная часть дохода.

ВИКЕНТИЙ. Мы использовали любой повод, чтобы показать, как презираем вас всех.

МИХАИЛ. Ух ты? Это Рок против войны был вашей борьбой?

ВИКЕНТИЙ. Да!

МИХАИЛ. Да уж, за это вы боролись по полной программе. Да за те попойки, которые вам власть устраивала, вы и не на такую борьбу бы пошли. Ты даже не знал, где идет эта война!

ВИКЕНТИЙ. Все! Все знали про Афганистан! Мы пели об этом!

МИХАИЛ. Только подписывались под другим. Удобно, черт пробери, устроена у вас память, - как ванька-встанька, и все - в свою пользу.

ВИКЕНТИЙ. А ты не передергивай. Ты всегда по другую сторону стоял. Не хрена артиста своими бухгалтерскими приемчиками мерить. Вам все казалось, что вы всех купили, все ваше, стоит только пальчиком по програмке поцарапать, как мы ножками и ручками, эта, дрыгать станем.

МИХАИЛ. А что, разве не так?

ВИКЕНТИЙ. Не так. И всегда было не по-вашему. Вы от этого и маялись, грешные. На политучебу нас загоняли, биографии вождей заляпанных долбить заставляли, проклятья в газетах изрыгали. Да и теперь мало что изменилось. Те же самые негодяи хвалят то, что еще вчера ругали. Опять они у вас на посылках. Только вы изредка их в плен отправляете или даете носы высунуть чуть повыше уровня болота, чтобы потом они опровержения помещали или на судах отдувались. Это все делается из лучших побуждений, - и пресса свободная, и зарываться особенно не позволяете, - чтобы место знали.

МИХАИЛ. Пресса говоришь. Газеты купленные? Как же это так? Вы все видите и ничего не делаете? Опять сидите, пьете и обсуждаете? Это плохо, то - бездарно, а вот и вообще дурновкусно. Ах, простите великодушно, чей вкус тут критерий, кто выступает в роли мерила? Уж не ты ли? У тебя за плечами - история искусств, знание всемирной культуры? Да ты Сумарокова от Голсуорси не отличишь. Для тебя Гоген - только сифилитик, а Ван-Гог - идиот. Ты у Пушкина выискивал скабрезности и до сих пор уверен, что его полностью не печатали лишь при советской власти. Тебе никто никогда не объяснял, а самому узнать было не досуг, что церковная цензура не разрешала публиковать любое произведение, если в нем упоминался ангел, как эпитет для определения человеческого качества. И выражение "ангел мой, моя любимая" - было причиной для запрета. Это теперь церковники у нас такие передовые, сильно пострадавшие. Только Гоголя забыли. Он был прав, - они тоже люди. Только люди. Хотят пить-есть, митры свои золотить, кадилом чадить, а для этого, - они и с любым КГБ в сделку вступят.

ВИКЕНТИЙ. Не смей! Языком своим клейким и ручонками загребущими к святому прикасаться. Веру вам не убить! Ее на ваши подношения не купите!

МИХАИЛ. Ах, ты, бедненький. Запутался в трех соснах. Да какое отношение имеет вера к религии?

ВИКЕНТИЙ. Я верую в Господа нашего. Миллионы христиан скажут тебе то же самое.

МИХАИЛ. Как же все вы любите быть обманутыми. Просто патологическое какое-то стремление - холить и лелеять собственную ущербность. Вере - это одно, религия - другое, а церковь - и вовсе третье. И все - разное. Только церковь очень хочет собой заменить религию, а в идеале и саму веру. Яйцо и курица, они, конечно, одного поля ягоды, но все-таки...

ВИКЕНТИЙ. Не желаю затевать с тобой никаких богословских споров, тем более таких.

МИХАИЛ. А ты и не в состоянии. Чтобы спорить, - надо знать. Да и не спор это, так - мировоззрение.

ВИКЕНТИЙ. Какое у тебя, функционера, к шутам, может быть, эта, мировоззрение?

МИХАИЛ. Практическое. Я очень люблю деньги. Я очень люблю комфорт. Я очень люблю своего сына.

ВИКЕНТИЙ. Сына! Ха-ха! Сволочь! Склизкая, мерзкая сволочь! Ты лишил меня всего этого! Вместе с подобными тебе, ты отнял у меня и талант, и дело, и любимую женщину, и детей, ты...

МИХАИЛ. Остынь. У человека ничего нельзя отнять, если он этого не хочет. Это только в детстве, распуская сопли, орут: "Мама, он забрал у меня лопаточку!"

ВИКЕНТИЙ. А мне некому это крикнуть. Ты, ты все у меня отнял.

МИХАИЛ. (обводит комнату рукой) Это твое?

ВИКЕНТИЙ. (не понимая) Что, мое?

МИХАИЛ. Этот дом!

ВИКЕНТИЙ. Чего ты паясничаешь. Это - твоя квартира.

МИХАИЛ. Паясничаешь ты. Приходишь в мой дом. И говоришь, что я у тебя его отнял. О моей жене говоришь, что она - твоя женщина. Вытаскиваешь на свет божий чахлые воспоминания своей молодости, а меня обвиняешь в том, что я лишил тебя таланта. Побойся Бога, которым клянешься на каждом углу. Где был этот седой господин, когда ты бил зеркала в гостиницах, когда задирал юбки шлюхам в грязных коридорах поездов. Почему молчал твой святоша, когда ты устраивал оргии с поклонницами в собственной спальне?

ВИКЕНТИЙ. Не смей, заклинаю тебя, я все отмолил, я через такую исповедь прошел... Мне батюшка все простил.

МИХАИЛ. Батюшка? Когда-нибудь тебе надоест это показное благочестие, это повальное увлечение модной нынче религиозностью. Ах, воздержание, ах, батюшка. Как наш отец Никодим похудел за великий пост!

ВИКЕНТИЙ. Господь тебя накажет! За богохульство твое, за гордыню! И за остальные подвиги!

МИХАИЛ. Я, знаешь, людей все больше опасаюсь. Они уж точно, прощать не станут, а с Создателем я как-нибудь без твоего заступничества договорюсь. Тем более, что, подозреваю, ни Библии, ни закона божьего ты, по-настоящему, не знаешь. Так, как и все у вас - интеллигентов, - по верхам полетал, нахватался. Да я презираю эту российскую выдумку - интеллигент - даже перевести правильно не сумели. Есть умные и дураки. Богатые и бедные. Талантливые и бездарные. Наниматели и нанимаемые. Господа и слуги. Все. И никаких прослоек. То же мне, крем. Или ты работаешь, или рассуждаешь о работе. Только за это не платят. Пожалуйста, трепитесь, но за свой счет, из личного, так сказать, интереса. Это я тебе про науку управлять жизнью рассказал.

ВИКЕНТИЙ. Какая же это наука, - это чистый бандитизм. У тебя все давно по полочкам разложено. Выгода - одна полочка, выгода - другая полочка, выгода - третья полочка. И аккуратненько так пронумеровано и запротоколировано. Только это еще не вся жизнь и не все ценности. Ты, наверно, на свет божий только в нолики на банкнотах глядишь, когда их считаешь. Вот ты мне и про инвалидов поведал, и про студентов рассказал, а я все равно не назову тебя благодетелем. Не от щедрот ты это сделал, от жиру вестимо. Падальщик, одно слово - падальщик. Я плохой человек, дрянь человек, никогда бы к тебе не пришел, да только... Только...

МИХАИЛ. Не трусь, договаривай. Жену пришел по сходной цене выкупить.

ВИКЕНТИЙ. Я уже на десяток лет пережил Христа, пора и детей заводить. А Лада - единственная женщина, которую я всегда любил и любить буду. И ты мне ее отдашь.

МИХАИЛ. Любовь - как романтично. Да еще и дети. Ты про детей вспомнил? Меньше соревноваться надо было, Казанова доморощенный. Тебе ведь казалось, что весь мир для тебя изобретен, и бабы существуют только для того, чтобы вделать им по первое число. У тебя же все время чесалось. Любое шевеление в радиусе полуметра ты настигал могучим прыжком, - это ли не повод засадить по то самое себя любимого. Надо было наждачную бумагу с собой носить. Приступ? Потерся этак энергичненько - и прошло.

ВИКЕНТИЙ. Завидуешь?

МИХАИЛ. Чему? Тому, что ты в 40 лет носишься со своим сдутым шариком. Теперь лелей-не лелей - остались только воспоминания.

ВИКЕНТИЙ. Рано хоронишь. Да, мне есть, что вспомнить. Я прожил ярко и громко!

МИХАИЛ. Что громко, то громко, - скандалы, дебоши, милиция, пьяный угар...

ВИКЕНТИЙ. Меня любили. Меня, эта, отчаянно любили женщины.

МИХАИЛ. Вот и иди к ним. Чего же ты ко мне пришел. Ладу вспомнил.

ВИКЕНТИЙ. Она была моей женой. Она и сейчас - моя. Я пришел ее забрать.

МИХАИЛ. Господи, что у нас за разговор такой, дурацкий. Ходим вокруг да около. Не отдам я тебе Ладу. И не надейся.

ВИКЕНТИЙ. Я ее у тебя выкуплю.

МИХАИЛ. Ты что, потек мозгами от трудов праведных?

ВИКЕНТИЙ. Мой проект стоит этой женщины. Или ты мне отдаешь жену - или я ухожу с миллионом долларов.

МИХАИЛ. (смеется) И несварения не боишься?

ВИКЕНТИЙ. А я, эта, с первачком да с огурчиком.

МИХАИЛ. Тогда да, тогда, может, и проскочит.

Звонок телефона.

2 действие

Звенит телефон. На сцене Михаил и Викентий.

МИХАИЛ. Да, спасибо. Как только приедет, попросите ее доехать до универсама и купить что-нибудь к чаю на ее вкус. И обязательно перезвоните. Все.

ВИКЕНТИЙ. Поджилки трясутся?

МИХАИЛ. С чего бы?

ВИКЕНТИЙ. Калькулятор стукает: стоит - не стоит? Стоит, поверь мне, Лада стоит этих денег. Я могу сейчас уйти, если получу надежные гарантии. И никто знать не будет, что моя задница сидела на этом месте (хлопает по дивану).

МИХАИЛ. На проект тебе деньги нужны. На дьявола, значит.

ВИКЕНТИЙ. Не передергивай, на дьявола и ангела одновременно.

МИХАИЛ. Что же вечная любовь?

ВИКЕНТИЙ. А я и не отказываюсь. Только выбор предоставляю тебе сделать. Я с любым смирюсь.

МИХАИЛ. А как я охрану позову?

ВИКЕНТИЙ. Не позовешь.

МИХАИЛ. Чего мне бояться, шантаж твой - липа, а пушечка внизу осталась.

ВИКЕНТИЙ. Доложили. Так они меня обыскали? Да я суд подам, что меня на миллионы обокрали, а тебе платить придется.

МИХАИЛ. Не стесняйся, можешь, даже про алмаз Шаха заявить.

ВИКЕНТИЙ. Весело живешь.

МИХАИЛ. Сейчас уже не так.

ВИКЕНТИЙ. И когда же начал?

МИХАИЛ. А когда Горбачев к власти пришел. Я тогда впервые подумал, что в стране закончилась тягомотная скука. И обязательно что-то произойдет.

ВИКЕНТИЙ. Очень подфартило вам.

МИХАИЛ. Точно. Подфартило. Я выучил три языка, закончил менеджерские курсы. Год в Оксфорде напрягался, потом поработал в западных компаниях мальчиком на побегушках. Вернулся и занялся администрированием.

ВИКЕНТИЙ. Не хило пристроился. Знал бы я заранее, тоже стал бы шпрехать.

МИХАИЛ. А что ты в это время делал? Не тужься вспоминать - геморрой выскочит.

ВИКЕНТИЙ. Да я по гастролям носился и в студии альбом за альбомом строгал.

МИХАИЛ. Вот именно, строгал. А еще сменил водку на виски, пристрастился к стриптизам, привык играть на бегах и спускать деньги в казино.

ВИКЕНТИЙ. Насколько мне известно, ты - пионер, открыл первое казино.

МИХАИЛ. Мне лавры чужие ни к чему. Первым не был, но построил специально - в числе первых.

ВИКЕНТИЙ. Да ты их понастроил - не пересчитать.

МИХАИЛ. Замечательная разница. Я их строил, чтобы ты там проигрывал деньги.

ВИКЕНТИЙ. Ты должен радоваться. Я тебе помогал обогащаться.

МИХАИЛ. А, так ты теперь за процентами явился? Не в ту дверь вошел, певунчик. Повторяю, - не подаю. Нищенство - тоже бизнес. Только очень нечестный. Я презираю тех, кто спекулирует на человеческом отчаянии и жалости.

ВИКЕНТИЙ. Скажите, какие мы, эта, принципиальные.

МИХАИЛ. Жадность - другое дело. В этом смысле казино - бизнес чистый. Тут никто никого за нос не водит. Идеологию не подкладывает. Одни хотят иметь много, ничего не делая, и выигрывают. Другие хотят того же самого - и проигрывают. Но никто никого не дурит. Чет-нечет, красное-черное, удача-потеря, - рулетка. Силой за игровой стол не сажают. В казино закон - пьяного крупье завернет. Разница в том, что ты делаешь ставку в расчете на мгновенное обогащение, а я свое состояние копил годами, складывая копеечку к копеечке.

ВИКЕНТИЙ. Не надо меня жалобить. И не прикидывайся бедным, кровосос.

МИХАИЛ. Я и не прикидываюсь. Это у тебя были папа с мамой. И ты у них - единственный наследник фамильной гордости. А я был четвертым в семье, и папаня мой загнулся от водки до того, как маму соседи в роддом отвезли.

ВИКЕНТИЙ. Твой справедливый гнев ко мне не имеет никакого отношения. Одному повезло, а другому - нет. Я для этого ничего не делал.

МИХАИЛ. Я просто хочу тебе объяснить, чтобы ты понял: в одно время, в одном доме, на одной лестничной клетке всегда живут разные люди.

ВИКЕНТИЙ. Если ты собираешься читать мне лекцию о справедливости и неравенстве - не трудись. Я про это и так все знаю. Я же не виноват, эта, что меня водили в музыкальную школу и кормили бутербродами с ветчиной.

МИХАИЛ. Нет, в этом я тебя не обвиняю. Просто мама приходила домой после смены, варила нам кашу и бежала мыть сначала школу, а потом поликлинику. И уже глубокой ночью я ходил с ней убирать подъезд, в котором ты жил. А твоя мама шастала в ЖЭК жаловаться, что у вашей двери грязь. Только ей в голову не приходило поднять свой зад или позвонить по телефону по поводу разбитой лампочки. А я уверен, что регулярно бил эту лампочку ты.

ВИКЕНТИЙ. Что да, то - да. Каюсь, попадание в горящую цель было моим любимым занятием. Прости, не знал, что вам доставалось от этого.

МИХАИЛ. Вот-вот. Ты тогда с жиру бесился, А теперь справедливость ищешь. Бить, крушить, вопить, - все привычки из детства.

ВИКЕНТИЙ. Я шальной был парень. Не мог усидеть на одном месте.

МИХАИЛ. Зато мамочка у тебя - полная противоположность. Всю жизнь просидела за мужем-полковником. Таким, как вы, все доставалось даром: и деньги, и квартиры, и продукты, и санатории. Моя мать ни разу в жизни в отпуске не была и про икру знала только, что та есть. Не успел ни накормит ее, ни на курорты свозить. Я даже не нашел могилу. Никто не написал мне в армию, что она умерла.

Михаил открыл бюро, перелистал несколько листочков, достал один.

Вот оно. "Сыночек, миленький, выучись и беги отсюда подальше. Забудь всех нас и живи по-другому. " - Это было в мамином последнем письме. Но эти слова я знал наизусть, потому что она говорила их мне с детства.

ВИКЕНТИЙ. Ты меня сейчас будешь обвинять во всех смертных грехах.

МИХАИЛ. Мне твои грехи - до светофора на перекрестке. Знаешь, я в детстве ел хлеб с солью, макая его в подсолнечное масло, и читал перельмановские книжки в очередях то за сахаром, то за спичками. А твоей матери это все денщик приносил. И вместо очередей она сидела в парикмахерских и ходила по модисткам.

ВИКЕНТИЙ. Мама никогда не позволяла себе, эта, выйти на улицу без маникюра и накрашенного лица. У твоей мамы была другая жизнь.

МИХАИЛ. У моей мамы жизни не было. Я все пытаюсь вспомнить ее и не могу. У меня не осталось ни одной фотографии. Когда пришел из армии, в нашей квартире жили уже другие люди.

ВИКЕНТИЙ. Но ведь у тебя было еще три брата, родственники.

МИХАИЛ. Братья давно разъехались, а родственники меня и на порог не пустили.

ВИКЕНТИЙ. Но это же беззаконие. Тебе были обязаны предоставить жилье.

МИХАИЛ. Мне предоставили, - путевку на БАМ. Через пять лет я купил свою первую кооперативную квартиру. Знаешь, что я на стену повесил?

ВИКЕНТИЙ. Портрет Ленина в обнимку с Брежневым на фоне медвежьей берлоги.

МИХАИЛ. Забавно, но не угадал. Я нарисовал по памяти мамины руки. Грязные, морщинистые, изъеденные хлоркой, с обломанными ногтями и синими вздувшимися венами. Уже потом, когда пошел в гору, я смог разыскать врача, который делал вскрытие. Он сказал, что к инсульту привело обширное кровоизлияние. Но можно было ее спасти. Она пролежала всю ночь в твоем подъезде. Утром люди шли на работу, но никто не вызвал ей скорую. В полдень ее нашла дворничиха. Мама еще дышала. Но ее отвезли сразу в морг.

ВИКЕНТИЙ. Что ты говоришь? Этого не может быть. Кто рассказал тебе такую чушь?

МИХАИЛ. Врач тот, патологоанатом. Он упрашивал санитаров отправить ее в реанимацию, а те смеялись, - чего суетиться из-за нищенки. Пока врач звонил в отделение, мама пришла в себя. Санитары потом говорили, что она улыбнулась и тихо прошептала: "Вот и все, отмучилась, наконец".

ВИКЕНТИЙ. Прости, я не знал.

МИХАИЛ. Бог простит. Пусть вас всех ваш Создатель прощает. У него избирательное милосердие, а у меня - избирательное право. И я Его - не выбираю.

ВИКЕНТИЙ. Нельзя же так, из-за своей мозоли бросать вызов Богу.

МИХАИЛ. А из-за чьей можно, из-за твоей?

ВИКЕНТИЙ. Ну нет. Бог-то тут при чем?

МИХАИЛ. Вот и я про то же. Бог ни при чем. Я его и не приплетаю. Моя жизнь связана с людьми. С вещами. Мне некогда думать о вечном. Это поле обрабатываете вы, - называющие себя художниками. Только пахать, как мы знаем, вам лень. Слишком рассуждать о трудностях любите.

ВИКЕНТИЙ. Страшную историю ты мне рассказал. Очень сочувствую тебе. Только это - дело прошлое. И ответ держать за это не мне. Я по другому поводу. А слезных историй и сам тебе порасскажу - обрыдаешься. Сейчас давай про наше. Не плавай по древу, - решай. Или жену возвращай, или я возьму, эта, деньгами.

МИХАИЛ. Как дом?

ВИКЕНТИЙ. При чем тут дом?

МИХАИЛ. Мы уже выяснили, что этот дом не твой. Если ты еще не весь свой ум пропил, то давай пойдем дальше.

ВИКЕНТИЙ. Никуда я с тобой не пойду.

МИХАИЛ. А я никуда тебя и не зову. Я говорю о логике. (Звонок телефона) Слушаю. Да. Спасибо. Нет. Ничего не надо говорить. До завтра. (опускает телефон) Итак, логика.

ВИКЕНТИЙ. Лада приехала?

МИХАИЛ. Хочешь в ванную сходить?

ВИКЕНТИЙ. Не паясничай.

МИХАИЛ. Тогда продолжим. Дом - не твой. И все, что в доме - тоже тебе не принадлежит. Тем более, глупо говорить о человеке. Эта женщина - моя.

ВИКЕНТИЙ. Ты ее отбил у меня.

МИХАИЛ. (устало) Хорошо. Хватит. Твое время кончилось.

ВИКЕНТИЙ. А! Часы 12 бьют!

Михаил начинает набирать номер телефона. Викентий вырывает у него трубку.

МИХАИЛ. (достаете маленький пистолет) А ну, отойди! Мне наплевать, что ты там себе вообразил (тянется к телефону)...

ВИКЕНТИЙ. Хочешь сына потерять, - звони.

МИХАИЛ. Что? Что ты сказал?

ВИКЕНТИЙ. (раздельно) Зови свидетелей, - останешься без сына. Не зря ты его в Испании держишь. Или это - не сын?

МИХАИЛ. (кричит) Пошел прочь, пыль подзаборная.

ВИКЕНТИЙ. Может, и подзаборная, а только, эта, не уголовная.

МИХАИЛ. (быстро) Что ты несешь? Кому угрожаешь?

ВИКЕНТИЙ. Успокойся. (наливает Михаилу коньяк, тот быстро пьет). Ну, вот, молодец, умница. Ты только не суетись. Если правильно себя поведешь, все будет хорошо. Ты пугач свой засунь куда поглубже.

Михаил убирает оружие. Достает платок и вытирает лоб, потом садится.

А теперь самое время поговорить.

МИХАИЛ. Что тебе известно?

ВИКЕНТИЙ. Это хорошо. Это - по-нашему.

МИХАИЛ. Я жду.

ВИКЕНТИЙ. Ладно. Знаю я, может, и немного, но достаточно, чтобы тебя посадить. Ты тут посмеялся надо мной. Недобро. А ведь и у тебя детей нет.

МИХАИЛ. Ты ничего не докажешь!

ВИКЕНТИЙ. А я и не буду доказывать. Ты скрыл все следы, купил половину родильного дома. Никто из этих медичек не станет давать показания против себя.

МИХАИЛ. И на что ты надеешься?

ВИКЕНТИЙ. Твое деяние, омерзительное само по себе, на самом деле только часть преступления.

МИХАИЛ. Моралист, мать твою.

ВИКЕНТИЙ. В таких вопросах - да. Как это похоже на все, что творили коммунисты. Они только отдавали приказы, а все - марались. Ты заплатил персоналу, и мертвого ребенка подсунули другой матери. Но не просто подсунули, а предварительно сверили все медицинские показатели: анализ крови, пол, что там еще...

МИХАИЛ. Это все слова. Тебе никто не поверит.

ВИКЕНТИЙ. Верно. Только я не стану даже говорить. Просто приведу сюда ту самую женщину, которую ты сделал несчастной. И Лада на нее посмотрит. Ты ведь, наверно, говоришь жене, что сын очень похож на твою мать? Угадал?

МИХАИЛ. (глухо) Сука.

ВИКЕНТИЙ. Тебя не поймешь, то кобель я, то - сука. Ты, буратинка, определись.

МИХАИЛ. (устало) Хорошо. Только ты сам напросился.

Достает коньяк и водку. Наливает себе каплю коньяка в бокал и стакан водки. Ставит рядом с Викентием.

Это тебе.

ВИКЕНТИЙ. Я завязал на сегодня.

МИХАИЛ. Сейчас развяжешь.

ВИКЕНТИЙ. Негодяй, и не надейся. Я не думал, что смогу увидеть Ладу. Что ты это допустишь.

МИХАИЛ. Трусишь теперь. Не робей, мальчиш. Осталась самая малость, шантажист доморощенный. Я прослушал твою сказку. А теперь пристегни ремень, нацепи парашют, запасись кислородом и развесь уши, - самое время страшилками детей пугать.

ВИКЕНТИЙ. Не больно старайся.

МИХАИЛ. Только самую малость.

ВИКЕНТИЙ. Так и быть - дозволяю.

Во время последующего рассказа Михаила Викентий наливает себе выпивку, ходит по комнате, присаживается, опять пьет.

МИХАИЛ. Знал бы, что творишь. Ну, да, пустое. Вспомни последний роковый фестиваль в Советском Союзе. Зиму мы встречали уже в другой стране. Лада пришла под утро в штаб фестиваля и настояла на медицинской экспертизе. Именно. А ты думал, что тебя друзья предали? Я был в армии и меня часто били, потому что был тощим заморышем. Но то, что я увидел в ту ночь - страшно. На Ладе не было живого места. Вся грудь в ожогах, - вместо пепельницы о грудь твоей жены гасили окурки. У левого уха до сих пор - стопроцентная потеря слуха. Тело в кровавых ссадинах, вывернутые руки и извращенное многократное групповое изнасилование.

ВИКЕНТИЙ. (кричит) Нет! Ты врешь! Это все твои выдумки!

МИХАИЛ. Она тогда сказала, что все могла бы простить, но ты насиловал ее вместе со всеми. Так у тебя со товарищи, то есть с коллективом, было всегда, только на месте Лады были другие. И в тот раз все было обыкновенно. Просто вы приняли на грудь больше, чем обычно, и у вас остались только инстинкты. Вы и пытали ее лишь потому, что она была твоей женой. Шлюхи нажирались вместе с вами, и никаких проблем не возникало. А Лада сопротивлялась. Вот вы и озверели.

ВИКЕНТИЙ. Нет! Нет! Не надо. Пожалуйста, прошу тебя, не надо больше. Я ничего не помню! Это неправда. Этого просто не может быть!

МИХАИЛ. А вот это правда, - ты ничего не помнишь. Только это ни шиша не меняет.

ВИКЕНТИЙ. Почему? Почему она молчала? Почему она меня не... Нет, не понимаю... она просто уехала. Без объяснения, без адреса. Да, устала...эта... от такой жизни... Она... Она просто, эта, влюбилась. Я всегда подозревал... Она в тебя влюбилась... Ты давно на нее поглядывал. Это все ты подстроил. Негодяй, подонок, что удумал!

МИХАИЛ. Хорошо жить в сказке. Мне не жаль. У тебя такая мощная проспиртованность, что тебе все - по барабану. Лада осталась у меня. Ей некуда было идти. С таким к матери не сунешься. Я уговаривал ее завести уголовное дело. Но она не соглашалась. И я организовал для развод через подставных лиц по заявлению, хотя у меня чесались руки.

ВИКЕНТИЙ. Лада, Ладушка, девочка моя. Что он такое говорит. Неужели я мог. Господи, как же ты допустил такое. Этого не могло быть. Я любил ее больше жизни. Что ты смотришь! Что ты так смотришь. Нет, это не правда, этого не может быть, чтобы я... чтобы я... я... Значит, это я... Почему Ты не поразил меня огнем и мечом. Лада, Ладушка, как же теперь. Я не могу. Я должен уйти. Я пойду.

МИХАИЛ. Нет. Теперь ты останешься. Пять лет, пять долгих лет я возил ее по врачам и лечебницам. И это чудо, что она смогла родить с отбитыми почками. Я стоял рядом и держал ее за руку. Весь этот мир, все ваше искусство, весь Бог не стоит того мгновения, когда на свет появляется твой сын. Ты можешь забрызгать эстраду смердящей зловонной слюной, орать на стадионах про великое откровение, но встретить у входа в мир собственного сына... Такое выстрадать надо. Я держал этот мокрый комочек. Я прикоснулся в космосу. У меня на ладонях начиналась новая вселенная. Самое невероятное. И при чем здесь суета челяди земной, с деньгами, обидами и предательством. Мне доверили подержать саму природу. Я не понимал. Только почувствовал, что это я буду защищать до последнего дыхания. Остальное - прах. Только малыш умер. У него оказалось слабенькое сердечко. Да, я сделал все, чтобы Лада об этом никогда не узнала. Она не могла родить нормального ребенка. Но у нее должен был быть шанс. Мы уповали на чудо. Ты хочешь теперь это отнять? Только попробуй. Хоть слово непочтительное произнесешь в присутствии Лады, - я тебя убью на месте. Вот этими руками.

Мелодичный звонок входной двери. Михаил дернулся, но остался на месте. Викентий сидит опустив голову. Входит Лада с несколькими свертками, Викентия она не замечает.

ЛАДА. Я пай-девочка. Ты был прав. Я купила только две шкатулки. Хотя мебель продавалась волшебной резьбы.

МИХАИЛ. Родная, мы не одни.

ЛАДА. (смотрит на Викентия, он поднимает голову) Ты?

МИХАИЛ. Прости. Но рано или поздно, он все равно бы возник.

ВИКЕНТИЙ. (глухо) Здравствуй, Лада.

ЛАДА. (Михаилу) Что эта гадина делает в нашем доме?

МИХАИЛ. Как всегда, гадит.

ЛАДА. Почему ты его не выгнал?

МИХАИЛ. Он пришел с деловым предложением.

ВИКЕНТИЙ. Не надо.

МИХАИЛ. У меня есть возможность сохранить один миллион долларов.

ВИКЕНТИЙ. Остановись!

ЛАДА. Заплати, и пусть он забудет дорогу сюда.

МИХАИЛ. К сожалению, все не так просто.

ЛАДА. Дом подождет.

ВИКЕНТИЙ. У меня сегодня еще репетиция. Вынужден откланяться.

МИХАИЛ. Поздно. Садись, милая. Этот замечательный человек, лауреат премии Ленинского комсомола, заслуженный деятель культуры, лучший роковый певец Советского Союза, гитарист, трубач и композитор предлагает нам выгодную сделку. Или я оплачиваю его новый проект про чертей в раю, или он забирает тебя.

ЛАДА. (после молчания) Миллион.

МИХАИЛ. Он округлил.

ЛАДА. Аппетиты растут с возрастом. А он не боится подавиться.

МИХАИЛ. Я тоже высказал опасение. Но он стоит на своем.

ЛАДА. Броня крепка.

ВИКЕНТИЙ. Я здесь.

ЛАДА. (не смотрит на Викентия) У меня есть встречное предложение.

ВИКЕНТИЙ. Остановись, Лада, Ладушка.

ЛАДА. Мы экономим миллион на культуре. А этого замечательного человека охрана отвезет в теплое место и зачитает ему статьи из Конституции и Уголовного кодекса. Любые. На выбор.

МИХАИЛ. Заманчиво, однако. Пожалуй, мне это предложение нравится значительно больше предыдущего.

ВИКЕНТИЙ. (кричит) Прекратите делать вид, что меня здесь нет.

ЛАДА. А где ты есть?

ВИКЕНТИЙ. Я... Я люблю тебя.

Лада бросается к Михаилу, плачет, уткнувшись в его плечо. Он тихонько гладит ее по голове. Викентий порывается подойти, но Михаил смотрит на него, и он остается на месте.

Я так давно ищу тебя. Ты так внезапно исчезла. И после этого все пошло кувырком. Ансамбль наш распался. Родители отвалили в Канаду. Нет, не то... Твоя ваза разбилась. Ночью. Ни с того ни с сего, сама упала... Я даже во всероссийский розыск подавал. (протягивает бумажку) Вот. Ты... Пропавшая в... Вот же... Ты признана умершей...

ЛАДА. Хорошая бумажка.

ВИКЕНТИЙ. Зачем ты так.

ЛАДА. А как? А как надо? В этой бумажке все написано правильно. Я и пропавшая, и умершая. Для тебя.

ВИКЕНТИЙ. Я не мог ей (трясет справкой) поверить. Я так счастлив, что вижу тебя.

МИХАИЛ. Не раскисай, приятель, ты ведь не за Ладой пришел. Ты решил меня шантажировать.

ВИКЕНТИЙ. (Ладе) Он все врет, он...Он...

ЛАДА. Он мой муж. Он - отец моего сына. Он самый дорогой мне человек. А ты - зверь! И таких, как ты, надо отстреливать.

ВИКЕНТИЙ. Ты стала кровожадной.

Лада подходит к окну, потом к журнальному столику, перекладывает журналы, затем медленно подходит к Викентию, смотрит на него. После этого отходит и садится в кресло.

ЛАДА. Иногда подступало острое желание умереть. Умереть не слишком внезапно, но все равно, неожиданно. Чтобы ты заметил мое отсутствие, чтобы почувствовал потерю. Чтобы сходил с ума от сожаления. Чтобы понял, как мне было плохо. И как теперь без меня пусто.

ВИКЕНТИЙ. Мне плохо без тебя. Пусто. Бессмысленная жизнь. Пойдем со мной... Мне... очень плохо. Все - правда.

ЛАДА. Только это - моя правда. Я любила прекрасного певца. Творца. Художника. У него был удивительный голос. Сильный и нежный одновременно. Когда он пел, со мной происходило что-то невероятное. Я словно бы находилась внутри голоса. Меня поднимала и опускала волна музыки. Звучали нижние ноты, - мое тело начинало вибрировать от сладостных ощущений. Нот верхнего регистра я пугалась. Они были резкие, немного натужные, как крики встревоженных птиц. Но птицы кричали все чаще. Они это делали с каким-то вызовом. А я все время ждала неги. Когда из дома уходит нежность, с этим очень трудно смириться. Я надеялась отыскать нежность в музыке. Но и она закончилась. Остались вопли, аккорды, бешеные ритмы. А еще, - вонючие потные тела, перегар и деньги.

ВИКЕНТИЙ. Я был молодой дурак. Теперь все будет по-другому. Знаешь, как я тоскую по женским рукам. Мне изо дня в день снятся твои маленькие пышечки и суп с тряпками, - ты бросала в кастрюлю все, что находила в холодильнике и заправляла яйцом. Я даже не знал, что могу так сожалеть о плавающих ошметках белка и желтка. На твоей полке нашел белье ... Поразительно, я зарабатывал бешеные бабки, а ты ходила штопанном белье. Латочки, эта, аккуратненькие. Поначалу, я думал, что ты забрала вещи и ушла. Но все было на месте. Потом, когда пить стало невмоготу, я стал вспоминать. Знаешь, я перебирал в памяти... нет, ни духи, ни драгоценности, ни меха…цветы... Ничего, я ничего тебе не дарил. А букеты раздавал бабам после концертов...

МИХАИЛ. Врачей тогда также поразило это белье. Подарки, кстати, тоже.

ВИКЕНТИЙ. Подарки?

МИХАИЛ. Да, подарки. У нее все тело было в презентах.

ЛАДА. Белье я теперь ношу другое. А вот твои подарки, к сожалению, остались.

ВИКЕНТИЙ. Да, да. Я, я... Я был в угаре. Ты должна понять, я всегда испытывал давление. От нас требовали слишком многого, чтобы это могло пройти бесследно.

МИХАИЛ. Еще бы. Вас купили органы. Не скажу, что задешево. Вы покочевряжились и продались. И пели то, что нужно. Стильные ребятки, которые в 80-ые мурлыкали в манере 60-х про черных кошек и запоздавших на 20 лет электричках. Вам тогда показалось, что прописка в телевизоре вам гарантирована навечно.

ЛАДА. Миллионные тиражи и сольные концерты были обеспечены простым и грязным договором.

ВИКЕНТИЙ. Мы при первой же возможности рассказали об этом сами.

ЛАДА. Почему это произошло именно с тобой? Я знаю певцов, которые очень трудно зарабатывали свой хлеб. На маленьких продуваемых площадках, а не у властной кормушки.

ВИКЕНТИЙ. Да (Михаилу) он сам стоял на раздаче.

МИХАИЛ. Только я мордой своей не торговал.

ЛАДА. Есть внутреннее противостояние. Жизнь всегда выводит на перекресток. И приходится выбирать. А мы всегда останавливаемся на компромиссе. Вот художник выбирает прямую дорогу. У него есть талант - высшая награда для человека. Но и крест, и кара, и искупление. Только это уже лишает выбора. Человек должен соответствовать своему таланту, следовать его дорогой. С бытовой точки зрения, это - страшный дар. От такого наследства нормальный человек отказывается сразу. Ведь с этим страшно жить. Другое дело - способности. Их можно развивать, использовать. Талант же можно только шлифовать. А потреблять его нельзя.

ВИКЕНТИЙ. А как же великие?

ЛАДА. Спроси у них. Думаю, не стоит им завидовать. Да и что это за жизнь, как с раковой опухолью внутри. Я тогда думала, что талант - великое счастье. Оказалось - неизлечимая болезнь. Человека разъедает. Он перестает быть самим собой. Просто, становится проводником великой и темной силы. Темной, потому что страшно и непонятно все, что с ним самим происходит. Это абсолютная и неразделенная любовь и вечные муки без всякой надежды на исцеление. Можно пить, колоться, но это лишь временное забвение.

ВИКЕНТИЙ. Ты никогда так не говорила.

ЛАДА. А ты меня никогда и не слушал. Я вообще не имела права голоса.

ВИКЕНТИЙ. Ладушка, так тонко меня никто никогда еще не понимал.

ЛАДА. То, о чем я сказала, к тебе, вообще, никакого отношения не имеет. Мне только поначалу казалось, что я встретила художника. Оказалось, что это был просто спекулянт от музыки. Который, к тому же, оказался хулиганом и насильником.

ВИКЕНТИЙ. (обнимает ее) Я искуплю твою боль, я начну все снова. Мы будем вместе.

МИХАИЛ. (отрывает его от Лады и бросает на диван) Охолони! И не смей к ней близко подходить. Иначе в бесценной справке появится другое имя - твое собственное. Как все просто получается! В порыве честности взять и открыть страшную тайну, - нас купили. Пожаловаться на свою трудную судьбину. Ах, обидели нас, бедненьких, плохие дяди из секретных кабинетов. Только этот секрет - секрет полишинеля. Дальше надо было делать свое. А его нет и не было. И уже ведь никто не мешает. Глупо сейчас обижаться на тех, кто дал тебе фору на старте. Не ты - себя, а эти дяди сделали тебя. И без них ты - труха. Фауст липовый.

ЛАДА. И знаешь, почему? Ты всегда хотел быть лучше всех. Но ты думал, что всех обманешь. Объегоришь дающего. И выиграешь. Мне всегда было больно смотреть, как ты на все соглашался ради денег. Хотя они ничего не меняли в нашей жизни. Я сходила с ума от твоей постоянной готовности продаться. Продаться любому во имя каких-то туманных идеалов будущего, но непременно по сходной цене. Только идеалы не продаются. Они очень трудно и кроваво защищаются. И нельзя вчера споткнуться, а сегодня делать вид, что не понимаешь, почему каблук отлетел.

МИХАИЛ. Ты всегда будешь в проигрыше, потому что играешь непорядочно. Я честно тебя покупаю. А ты плутуешь и надеешься, что поймал меня на прихоти. И ничего не стоит надувать, морочить, поймать на фуфу.

ЛАДА. Всегда. Продается всегда - душа. Собственная.

МИХАИЛ. И покупатель волен изменять ее согласно обговоренной таксе. Так-то, милый мой.

ВИКЕНТИЙ. (наливает водку пьет) Видимо, придется развязывать. Прелестно. Как вы замечательно поете. И даже не на два голоса, а в унисон. И тоника у вас... Благородно звучит тоника. С толком, с чувством, с расстановкой. Все акценты по местам. Лейтмотивчики виртуозно шныряют в могучей железобетонной полифонии. Интересно, как долго вы партии разучивали.

Михаил бросается в сторону дивана. Лада кидается ему наперерез и удерживает.

ЛАДА. Последний раз мы вспоминали о тебе, когда получили на руки свидетельство о разводе. И, можешь мне поверить, ни о творчестве, ни о душе твоей поганой, ни о жизни загульной мы никогда не говорили. Только о том, как побыстрее вычеркнуть тебя и забыть этот тяжелый и липкий кошмар. Единственное напоминание о тебе - то, что я вынуждена, разговаривая с людьми, подставлять правое ухо. Но это просто стало привычкой. Когда теорема доказана, как говорит Миша, - условие становится не важным.

ВИКЕНТИЙ. Я поступил подло. Я не оправдываюсь. Да и нет мне оправдания. Я был в пьяном угаре. Сам не знал, что творил.

ЛАДА. Ты это кому говоришь? Мне говоришь?

ВИКЕНТИЙ. Мы тогда все были запойные. Надо было снимать напряжение. Мы думали, что нам сносу не будет, на все здоровья хватит.

ЛАДА. Ах ты, интриган лукавый. Да ты в тот день получил анализы. И в них зиял диагноз - импотент. Вот что ты на мне вымещал потом всю ночь. Только кастратом ты стал без моего участия. На меня тебя, вообще, никогда не хватало. На сытно есть и сладко спать оказалась простая плата, - вынужденное бессрочное половое воздержание.

МИХАИЛ. Пожалуй, стоит объявить перерыв.

ЛАДА. Пожалуй, родной. Ты не сделаешь кофе?

МИХАИЛ. Ты хочешь?

ЛАДА. Очень.

МИХАИЛ. Конечно, я сварю покрепче.

ЛАДА. Сможешь сам?

МИХАИЛ. (смотрит внимательно) Справлюсь. Мне еще пару звонков сделать нужно.

ЛАДА. Да, конечно.

Михаил забирает со стола приборы и уходит. Лада ходит по комнате. Викентий сидит на диване.

ВИКЕНТИЙ. Благородный мавр удалился на заранее подготовленные позиции.

ЛАДА. Миша рассудил, что мне есть что сказать тебе лично.

ВИКЕНТИЙ. Он прав?

ЛАДА. Я могу понять его логику. Но он не прав. У меня нет никакой особенной тайной жизни. Он вытащил меня с того света, но, по-прежнему, болезненно щепетилен, когда дело касается чувств.

ВИКЕНТИЙ. Ты его любишь?

ЛАДА. Ребенок. Капризный испорченный ребенок. Об этом говорят однажды, когда еще ничего не понятно. Меня холят, словно я - хрупкий весенний росток посреди бескрайней снежной равнины. Меня балуют, как любимое дитя. И окружают ненавязчивым и непоказным теплом. Но головой об стенку в страстном порыве не гвоздят.

ВИКЕНТИЙ. А помнишь, как мы кувыркались...

ЛАДА. Я запомнила, как меня насиловали. Насиловали мужчины, которых я считала друзьями моего мужа, и насиловал муж, который был для меня самой музыкой. (Викентий сделал движение навстречу) Сиди на месте. Зачем ты пришел? Неужели в тебе настолько нет ничего человеческого?

ВИКЕНТИЙ. Ты вправе не верить ни одному моему слову. Но я, действительно, ничего не помнил. Я узнал об этом перед твоим приходом. Та ночь совершенно выпала из моего сознания. Понимаю, слабое утешение, но я, правда, не вру.

ЛАДА. Мне уже безразлично.

ВИКЕНТИЙ. А мне? Что же мне делать? Как теперь с этим жить?

ЛАДА. У тебе есть преимущество, не ты - жертва. Благодаря Мише, моя Голгофа - в прошлом. А ты - у подножия.

ВИКЕНТИЙ. Я не дойду туда один.

ЛАДА. А ты не думай, - просто иди.

ВИКЕНТИЙ. Я слонялся по экстрасенсам, в храмах молился, - просил Господа, чтобы дал мне возможность увидеть тебя. Это же чудо. Вот она - ты. Живая, красивая.

ЛАДА. Не твоя.

ВИКЕНТИЙ. Не моя. Я это теперь понимаю. Мне сейчас плохо, так плохо, как никогда не бывало. Летал солнечным зайчиком по жизни. А светило возьми и спрячься за тучку. И нет меня. Ни внутри, ни снаружи. Даже из памяти выветрился. Так - природная аномалия, случайное явление. Знаешь, перестал замечать время. Месяц, неделя, - все равно. Дни уходят стремительно и в никуда. Я не хочу сейчас прикидываться и выкручиваться. Все, как было. Когда я протрезвел в гулкой квартире, моим первым словом было: "Иди сюда, стерва". Потом я слонялся злобно по пустым комнатам и искал выпивку. Я понял, что тебя нет, лишь через две недели. Приехал после гастролей и наткнулся на кастрюлю, которую в ожесточении запихнул в унитаз. Но никто, мне никто не рассказал, что мы тогда натворили. Неужели у всех амнезия?

ЛАДА. Нет. Не случилось ничего экстраординарного, просто вам в таком состоянии нужна была не женщина - агрегат. А лицо? Вы ведь на лица даже не смотрели. Для твоих дружков эта игра - обычная. Проблема была у тебя. Ты тогда решил, что виновата во всем я. Это подспудно двигало твоими поступками. Кого-то надо было наказать. Ты не мог простить судьбе такого поражения и решил наказать меня.

ВИКЕНТИЙ. Нет! Я же знал, что ты любишь меня.

ЛАДА. Ты позволял себя любить. Ты знал, как хорош и желанен. Спустя годы я поняла, что все конкурсы, которые проводил твой ансамбль для вокалисток, были натуральным фарсом. Мероприятиями по выбраковке постельного материала. Даже, когда ты разложил меня под барабанами, я все равно видела Орфея... Ты очень давно пристегнул меня к своим брюкам и поволок, а я тотчас же забыла и про свой голос, и про родителей, и про честь вместе с достоинством. Я тебя не обвиняю. Ты мне ничего не обещал. Тем более, что я согласна была на все, лишь бы находиться рядом. Я тоже виновата в твоем развращении. Всю жизнь мечтала о любви и ласке. И ты мне в этом совершенно не мешал. Мечтай - не мечтай, какая разница.

ВИКЕНТИЙ. В последнее время я живу, как во сне. Вспоминаю, как гуляли по бульварам, катались на чертовом колесе. Помнишь, как мы собирали грибы? Ты заполнила целый пакет желтыми шляпками. А это оказались не рыжики, а обыкновенная гадость. Мы потом долго воду искали, чтобы руки помыть. Мне все время снится, что я держу твои руки. А проснусь, - только мятые простыни. Можно мне только дотронуться до тебя. Просто прикоснуться к руке.

ЛАДА. Нет. Тебе от этого еще хуже станет.

ВИКЕНТИЙ. Мне все равно.

ЛАДА. Это не правильно. Человеку не должно быть все равно.

ВИКЕНТИЙ. Мне часто снится, как ты согласилась выйти за меня замуж.

ЛАДА. (улыбается) Красиво было.

ВИКЕНТИЙ. Ты помнишь тот запах?

ЛАДА. Да. Вся Москва была в сирени.

ВИКЕНТИЙ. Нет же, нет. Там, на Суворовском бульваре цвели каштаны.

ЛАДА. Да, действительно, это были каштаны. Они загляденье, как хороши. Необыкновенно нежные, такие водянистые початки из колокольчиков.

ВИКЕНТИЙ. И воздух, помнишь тот воздух?

ЛАДА. Он был неподвижный. Пряный.

ВИКЕНТИЙ. У тебя на голове был веночек из одуванчиков.

ЛАДА. Откуда одуванчики?

ВИКЕНТИЙ. Неужели ты не помнишь? Совсем? (Лада качает головой) Ну, как же так. Вспомни. Мы сначала шли по Тверскому. А в траве росли одуванчики. Их еще не успели скосить. Правда, они были на коротеньких ножках, но ты все равно умудрилась из них сделать веночек. Потом мы нахально пошли на милиционера, который стоял посреди улицы. Ты еще его спросила: "Можно ли раз в жизни нарушить правила движения по закону?" А он от неожиданности спросил, почему у тебя на голове цветы.

ЛАДА. (охотно) А ты сказал ему, что я - фея одуванчиков и у меня выходной.

ВИКЕНТИЙ. Помнишь, как он выпучился...

ЛАДА, ВИКЕНТИЙ. (вместе) Разве у фей бывают выходные?

ВИКЕНТИЙ. Он так смешно размахивал своей палкой: "Уходите отсюда, уходите".

ЛАДА. Остановил машины, и мы нагло перешли улицу по проезжей части.

ВИКЕНТИЙ. Нам еще вслед гудели все автомобили.

ЛАДА. А водители показывали кулаки.

ВИКЕНТИЙ. Они не видели, как ты потом гоняла голубей.

ЛАДА. Я не голубей гоняла, а кота, который за ними охотился.

ВИКЕНТИЙ. Не спорь, это были голуби.

ЛАДА. Да нет же. Там был такой плешивый ободранец с перебитым хвостом.

ВИКЕНТИЙ. Все ты перепутала. Плешивым был дядька. Он выгуливал старого пуделя.

ЛАДА. Пуделя выгуливала девочка, а плешивый старичок сидел на лавочке и читал газету.

ВИКЕНТИЙ. Да-да, он читал газету и косился на нас.

ЛАДА. А ты горланил, что в такой день надо совершать подвиги или делать невероятные сюрпризы.

ВИКЕНТИЙ. А ты смеялась и, прыгая на одной ножке, заявила, что безрассудства совершают или поздней ночью, или на ранней зорьке.

ЛАДА. И тогда ты возопил, что надо кончать с этой негодной традицией и завести новую.

ВИКЕНТИЙ. Тут. И сейчас. И я плюхнулся на колени в теплую серую пыль.

ЛАДА. А я так испугалась. Стала суетиться вокруг тебя, пыталась поднять.

ВИКЕНТИЙ. Но я был непреклонен. Выходи за меня замуж, и тогда я встану.

ЛАДА. Я думала, что ты ошалел. Солнце во все небо. Три часа дня. Прохожие. И ты в пыли на коленях. Да, на тебе еще были белые брюки.

ВИКЕНТИЙ. Ты очень смешно тащила меня за воротник.

ЛАДА. Выйду я за тебя, выйду, ты только поднимись.

ВИКЕНТИЙ. А я был непоколебим.

ЛАДА. Бумажку мне протянул а там, - в трезвом рассудке и полной памяти обязуюсь выйти замуж за...

ВИКЕНТИЙ. Ты даже не рассмеялась.

ЛАДА. Это была полная нелепость. Глупая бумажка, глупая расписка.

ВИКЕНТИЙ. Когда ты пошла прочь, я очень боялся, что ты не вернешься. Эти двадцать минут тянулись, как целая вечность.

ЛАДА. Я спряталась в арке дома и смотрела на тебя. Мне стало страшно, что ты там стоишь один посреди бульвара на коленях да еще в белых брюках. Ведь любой нормальный человек должен был обязательно вызвать милицию. И второй раз уже точно можно было загреметь.

ВИКЕНТИЙ. А я думал только о том, чтобы ты возвратилась, и мне бы хватило сил. Очень больно было стоять на коленях. Как же дети терпят, когда их наказывают.

ЛАДА. Меня ты не заметил.

ВИКЕНТИЙ. Когда ты похлопала по плечу, честно говоря, я подумал, что это пришел мент с перекрестка.

ЛАДА. А я сказала, что обязательства на этой бумажке не имеют никакого значения, но я их - так и быть - подпишу.

ВИКЕНТИЙ. А я выпалил, что для честного человека значение имеет любое данное обязательство.

ЛАДА. После этого я молча поставила закорючку на твою писульку.

ВИКЕНТИЙ. И я встал. Брюки были безнадежно испорчены, и мы пошли ко мне переодеваться.

ЛАДА. Ты накормил меня убойной смесью бобов в томате с рисом.

ВИКЕНТИЙ. Мы еще выпили молока, и ты прислушивалась, ожидая желудочного бунта.

ЛАДА. Ничего подобного. Ни к чему я не прислушивалась, просто мы играли в гляделки.

ВИКЕНТИЙ. Совсем даже не просто. В гляделки мы играли на интерес.

ЛАДА. Какой там интерес, - он у тебя слезами стекал на погибшие брюки.

ВИКЕНТИЙ. Еще бы, если бы я сморгнул, - победила бы ты.

ЛАДА. Я тебя тогда пожалела.

ВИКЕНТИЙ. (заводясь) Я честно выиграл.

ЛАДА. Я смотрела на твои пунцовые от натуги глаза и не верила своему счастью: вот сидит и безумно желает меня ненаглядный человек. Он не проходимец, уже известный талантливый певец. И он меня любит. Любая на моем месте стала бы моргать.

ВИКЕНТИЙ. (целует ее руку) Ты не любая.

Лада и Викентий стоят очень близко, кажется, еще одно движение - и они окажутся в объятиях. От резкого порыва воздуха колышутся шторы. Лада вздрагивает, подходит к окну и закрывает его. Сзади подходит Викентий и обнимает ее. Лада медленно высвобождается из объятий, проводит рукой по его голове и щеке. Входит Михаил с кофейным подносом. Они его не видят.

Ладушка моя, я такой же, как тогда. Ничего не изменилось. Пойдем со мной. Забирай сына и пойдем.

ЛАДА. Щетина.

ВИКЕНТИЙ. Я буду бриться два раза в день.

ЛАДА. Это хорошо. Гладкое лицо выглядит моложе.

ВИКЕНТИЙ. (пытается ее обнять) Пойдем, пойдем скорее отсюда.

ЛАДА. (отстраняется) Ты ничего не понял. Я имела ввиду только гигиену.

ВИКЕНТИЙ. При чем тут это. Мы вспомнили, мы все вспомнили.

ЛАДА. Знаешь, когда женщина замечает что мужчина неряха, и ей становится непереносим запах его грязных носков, тогда из их отношений уходит страсть.

ВИКЕНТИЙ. Какие носки, при здесь это?

ЛАДА. А когда влажные губы с запахом перегара вызывают тошноту, это означает, как правило, только одно, - любовь ушла тоже.

ВИКЕНТИЙ. (пытается ее обнять) Мы все вернем. У нас получится. Ты же сама видишь. Мы вспомним все хорошее, и начнем сначала.

МИХАИЛ. А носки у тебя чистые?

От неожиданности Викентий оступился и толкнул Ладу. Они упали на диван. Бросив поднос, Михаил кинулся на Викентия. Он отрывает его от жены и начинает драку. Мужчины молча мутузят друг друга, а Лада беспомощно пытается их разнять.

ЛАДА. Мишенька, пожалуйста. Я тебя очень прошу. Он ничего не делал. Это получилось нечаянно. Миша! Миша! (кричит) Да прекратите, наконец! У тебя же завтра конференция.

Мужчины перестали драться. Воинственно стоят друг против друга и тяжело дышат.

МИХАИЛ. Что, гипнозом занимался?

ЛАДА. (устало) Не надо, родной, садись. (Михаил послушно садится) Все закончилось. (смотрит на разбитую посуду) Ты вот сейчас разбил сервиз, а он тогда разбил мою жизнь.

ВИКЕНТИЙ. Никогда не поздно склеить. Если мы захотим...

МИХАИЛ. Клея не хватит.

ЛАДА. Ты меня очень долго выбрасывал, отталкивая от себя. Я терпела, ведь кроме тебя у меня ничего не было. Не было своих увлечений, своей профессии, своей жизни. Я была твоей тенью. Покорной и очень благодарной. Ничего не требовала, просто ждала. Сначала ждала, что ты вспомнишь, как звал за собой, потом - возвращения после гастролей. Но ты так быстро забыл тот майский солнечный день и приспособил меня, как нужную в доме вещь. Безропотно я готовила, стирала, отвечала на телефонные звонки... Я так хотела ребенка. (Михаил и Викентий смотрят друг на друга) Мне часто снилась смешливая девочка, а потом она превращалась в кучерявого мальчика. Я надевала платьице и отправлялась в сквер, но в песочнице сидел карапуз в клетчатых штанишках. До сих пор помню, что они были желто-синие.

ВИКЕНТИЙ. Почему же ты мне никогда об этом не говорила? Если бы я знал, что ты хочешь ребенка...

ЛАДА. Этого хочет любая женщина. И потом... Я ведь была тебе не нужна. Сначала ты говорил, что я очень худая, потом, что сильно растолстела, потом... Да, что вспоминать. Тебе нужна была домработница, в постель ты приглашал других.

МИХАИЛ. Зачем? Почему ты это терпела?

ЛАДА. Про других женщин я узнала, когда меня мучили в ту страшную ночь. Они пьяно обсуждали своих подруг. Их способности и свои возможности.

ВИКЕНТИЙ. (схватился руками за голову) О, Господи!

МИХАИЛ. Вот-вот! Видишь ли ты это, Создатель, или тебе непременно надо показать.

ЛАДА. Не суетись, Миша, не надо. Он потом во всем сам разберется. Без наших усилий.

МИХАИЛ. Неужели ему не нужны ничьи свидетельства? Это несправедливо.

ВИКЕНТИЙ. Не надо, не кощунствуй. Ты лицо заинтересованное, но не пострадавшее. Откуда в тебе столько злобы? Испугался, что я ее уведу? Ты слишком рано пришел, может, у меня бы и получилось. Хотя, нет, мне очень хочется так думать. Когда сюда шел, даже не понимал, чего хочу. Я так за последнее время истомился, - все, за что ни возьмусь, не выходит. Верняк наклевывается, эта, не успеваю подсечку сделать, - буль-буль и под воду. А тут на аукционах подрядился мебель таскать и Ладу увидел. Сразу креститься стал; первая мысль, - допился до горячки. Тенью, эта, за ней ходить стал. А она на людей не смотрит. Вычислил дом. Потом уже вызнал и все остальное.

МИХАИЛ. Хорошо разведка поставлена.

ВИКЕНТИЙ. Да нет, мне просто повезло.

ЛАДА. Думаешь, повезло?

ВИКЕНТИЙ. Ты про... Не знаю... Не знаю. Только я рад, что ты жива. И ребенок у тебя есть. Не мой. Но я все равно рад за тебя. Честное слово, рад. А Мишка... Знаешь, мне кажется, что ты его не любишь. Ценишь, жалеешь, боишься, не знаю, но не любишь. Он смог дать тебе стабильность и покой. Много ли женщине нужно.

ЛАДА. Некрасиво играешь. Не в той тональности. Не по-мужски. В ту ночь ты очень образно описывал, что сделаешь, когда у тебя машинка перестанет работать.

МИХАИЛ. Ладушка, не надо, не пачкайся.

ЛАДА. Нет уж, пусть он все вспомнит.

МИХАИЛ. Ему и с этим - потемки дремучие.

ЛАДА. А я ему фонарик красненький, чтобы в ямку случайную не провалился. Он очень боялся ямки этой сырой. Я, говорит, когда пойму, что все, хана мне, мужику безотказному, стосильному, - соберу друзей полный дом, неделю гудеть будем, упьемся до бесчувствия, баб напоследок побольше перепортим. Сам не смогу - подскажу, как получше. А потом пены в ванну побольше и тремоло по венам. Так вот машинку свою оценил. В целую жизнь. Словно, кроме тряски ночной в кровати у человека больше ничего за душой и нет. Мне, говорит, никакая яма после этого не страшна, только фонарик со мной положите. Я его буду включать и смотреть, как там мой малышок, может, окостенеет и встанет...Та ночь была первой...

Михаил обнял жену. Викентий сидит, зажав голову и раскачивается из стороны в сторону. Потом откинулся и затих.

МИХАИЛ. Все. На этом точка. Хватит крутить друг друга в мясорубке. Давайте выпьем мировую, - голова гудит. Собери осколки, ладно? А я еще сварю кофе.

Михаил уходит. Лада собирает осколки разбитой посуды в поднос. Потом подходит к Викентию.

ЛАДА. Миша прав, хватит душевным стриптизом заниматься. Только ты сам виноват, никто тебя не звал. Чего смотришь, расслабься. (проводит рукой по щеке) Эй, ты чего?

Лада прислушивается к дыханию, прикладывает ухо к груди, берет за руку и ищет пульс. Рука Викентия безвольно падает. Лада трясет его за плечи.

Нет, не надо, пожалуйста, скажи, что ты пошутил. (плачет, гладит его по лицу) Кеша, Кешенька, вернись. Тебе было плохо, а я... я не могла остановиться, ничего не видела. Я убила тебя. Если бы я могла, если бы только могла. (целует его) Почему, Господи, почему мы так нелепо живем.

Входит Михаил с подносом, на котором - новый сервиз с большим кофейником. Он молча стоит и смотрит на жену.

Когда я узнала, что ты пьешь, я думала, что смогу тебя спасти. Мне надо было скандалить, подсыпать тебе какой-нибудь гадости, а я молчала. Просто очень боялась, что ты меня прогонишь. У феи выходной, - никого она не спасет. Что же ты наделал, что же ты наделал с нами, Кешенька. Когда-то мы были самыми счастливыми. Как же я любила тебя. Зачем, зачем ты вывернул меня наизнанку. Вытравил душу до капельки. Только страх остался. Навсегда - лишь страх. Все, что я когда-нибудь просила у Бога, все он мне дал: любовь, мужа, сына. Только в непонятной произвольной последовательности. Вот и гадай теперь, имеет ли это отношение к моей жизни, или это не более, чем затейливое совпадение.

МИХАИЛ. Однажды мама принесла с помойки большую куклу. У нее были такие же глаза. Закатившиеся и мертвые. С тех пор я не могу видеть прилавки с игрушками, - боюсь увидеть опрокинутое кукольное лицо. Закрой ему глаза, Лада. Он больше не выйдет на сцену. Скорая к нему не успела. Рок-н-ролл мертв. Фонарик, напомни мне про фонарик...

Михаил стоит с подносом. Лада плачет, обняв Викентия.