монопьеса
Она:
бомжиха
горничная
купчиха
царица
шаманка
ведьма
Женщина
Темная сцена. Горит дежурная
лампочка. В глубине угадываются кронштейны с вешалками. Поет сверчок, слышны
порывы ветра, странный хруст, словно кто-то жует засохший сыр; попискивают мыши.
Постепенно сцена заливается
светом, и уже можно рассмотреть шкаф с
бутафорской посудой, стол с колченогим стулом и большой сундук с кучей разноцветной
одежды на нем.
Куча зашевелилась и с глухим
стуком упала на пол. Кто-то беззлобно выругался скрипучим голосом и стал
выпутываться... Сразу и не понять, кто это - мужчина или женщина...
Святые
угодники! Что же это делается! Косточки-боковинушки... И так все бока отбиты...
Ох, грехи мои тяжкие...
Человек вяло освобождается:
выпростал ноги, вытащил из-под себя куртку, присел; на голове еще болтаются
яркие колготки и закрывают обзор; стянул с головы, рассматривает на предмет
дыр, не заметил, покрутил головой - удивился.
Шикарные
тряпки... (оглядывается) Куда это
меня занесло... (вынимает из кучи
маленькую шляпку-таблетку) Ух ты, какая чепуховина! Суперское тряпье!
Надевает на голову,
поднимается. Теперь можно разглядеть даму, - пол определился окончательно. Это
- женщина, давно переставшая считать годы: ей может быть 30, а, может, и все
60; кому как... Она оглядывается в поисках зеркала, замечает его, походит и
внимательно себя изучает...
Что-то
не то... не хватает... (осматривается)
Все-таки, где я?
Обнаружила ряды вешалок с
одеждой и шляпами, набрала несколько, притащила к зеркалу, примеривает,
крутится, надоело...
А
пожрать в этом раю дают?.. Бедной девушке было бы в самый раз.
Изучает обстановку на столе.
Берет из вазы большое яблоко, пытается надкусить, бросает на пол.
Фу,
какая гадость! (подбирает, разглядывает,
постукивает костяшками пальцев) Воск! Точно, воск. Лешаки! Так и последние
зубы облетят! (проверяет челюсть,
успокоилась) пронесло! (берет грушу
из вазы, постукивает ею об стол, проверяя) Лежит груша, (издеваясь) а ты кушай, кушай - в морге
разберутся! Ну, и дальше что?
Проверила шкаф, вернулась к
столу, заметила что-то у ножки, подняла, понюхала, поскребла ногтем.
Сыр...
Какого ты рода-племени, милок? И скрючила же тебя жизнь, - сплошной ревматизм.
Тебя съешь и сам, пожалуй, согнешься. (вздохнула)
Но есть ли выбор у бедной девушки... (в
темноту) Молчите? Ну, и молчите, -
придется лечить... Как мама учила? Когда я ем, я... (мужественно жует сыр) Теперь бы царскую трапезу запить... (роется в карманах, вынимает шкалик, смотрит
на просвет) Нельзя. Это - на черный день... (засовывает бутылочку обратно в карман) Сойдет! Поклевали и будет!
(бодро) Так! Можно приступать к осмотру.
(постукивает грушей) С этим понятно.
Как там было у Райкина: "Дурят народ!" Еще как! Кто же мне
рассказывал... Всадник, ну, Медный всадник, он - у Пушкина медный, а так, в
натуре, - бронзовый! Вот вам и рубиновые звезды Кремля! (напевает) “Утро красит нежным светом стены древнего Кремля...”
А
тут тепло.
Стаскивает с себя пальто.
Остается в штанах, юбке и толстом безразмерном свитере, вертится перед
зеркалом.
А я
еще ничего. Если мыться по субботам и достать губнушку, - эта моль ночная мне
не конкуренты!.. (уронила тарелку, она не
разбилась, поняла, что посуда бутафорская) Похоже, дорогуша, ты в театр
забрела... Так отчего не порадоваться! Согрелись. Поспали. Поели.(принюхалась) Съестным больше не пахнет,
ну, так я и так на диете.
Прошлась по комнате,
потрогала вещи, внимательно осматривает фотографии актеров на стене.
Ух,
ты! (трогает пальцем фотки, узнавая
актеров) Так это все - для вас! Мне нравится, ребята! Я с вами! Наступило время зрелищ! А подать сюда...
Ринулась к вешалкам,
перебирает наряды, понравившиеся оттаскивает за ширму примерочной, скрывается
там. На сцену летят ее вещи: юбка, свитер... Кричит
К
нам приехал цирк! Нет! К нам приехал театр! Все на представление! Подарки!
Сласти! Страсти! Спешите увидеть! Последнее представление!
Выходит из-за ширмы, виляя
бедрами, как манекенщица на подиуме, в костюме горничной.
Чего
изволите, барыня? Ах, жюльен к обеду и...бланманже... Как же, как же, обязательно все передам повару. (вытирает пыль пуховкой) Толстая дура!
Сама, как жюльен, лопнет скоро, а туда же - манже ей подавай. (передразнивает) Милочка, совсем меня
одышка умучила, никакой услады в жизни. Принеси, будь добра, микстуру и
порошочек из будуара.
Вот
она, услада. (задирает подол) Ох,
просите, забылась. (глядя в зал, смущенно
одергивает юбку) Уж поверьте на слово - все бока в синяках. Услада... Спрятаться
негде беззащитной горничной, так и норовит каждый ущипнуть. И пикнуть не моги,
- от места откажут. Вот и холуйствую. Старый барин в углу зажмет...
сипит-сопит... слюна бежит... руки дрожат, а туда же... Усладу ему подавай!
Молодой - тот ничего, только больно наглый: попробуй дверь запереть, - всю ночь
подушки придется взбивать... Перо у них слиплось!
(решительно) Нет уж... наприслуживалась,
нарыдалась... Самые горькие слезы можно пролить только над собой. А где их
столько взять!
Направилась к ширме, на ходу
снимает передник, поет
Вставай,
проклятьем заклейменный,
Весь
мир голодных и рабов...
Выходит из-за ширмы
расфуфыренной купчихой в чепце, запуталась в длинном подоле, чуть не упала,
сообразила, что надо чуть приподнять юбку.
Как
они это носили? Коленки мешают... (видит,
что юбка волочится по полу) Это же сколько работы горничной - хвост такой
чистить? Небось от угла до угла пройтись, - всю улицу вымести.
Долго усаживается на стул,
тот норовит упасть еще до того, как на она на него опустится.
Ты чего брыкаешься, все равно оседлаю, не
дрефь! (наконец сподобилась
взгромоздиться) А мы чайком завсегда опосля полудня балуемся.
Шумно потянула чай из
блюдечка, церемонно смочила кусочек сахара и снова причмокнула. Говорит то ли
сама с собой - хваля, то ли с воображаемой партнершей - издеваясь.
Ах,
душа моя. До чего у вас рюши хороши. Глаз не отвести. Только я бы складочки
повыше велела сделать, а то талии совсем не видать, и цветочек лазоревый на
корсаж приколоть не мешает. Или салатовый. Как хотите, а только без цветка вида
никакого.
(воображаемой кухарке) И то милая,
неси-неси, - этот самовар уже простыл. Скажу вам по секрету, душа моя, в нашу
лавку атлас новый доставили и кружева необыкновенные. В Париже такое летом только
носить станут, помяните мое слово. Истинный крест (перекрестилась), как на исповеди!
Решительно поправила рюши,
убрала чашку.
Спасибо,
душечка, постараюсь. Сиди-сиди, богомолки с обедни что-то запаздывают, -
насудачетесь. А я сыта уже. Да и на покой пора. Вон как солнце парит. А еще
собираться. Как, куда? В Петербург, душечка. Дормидонту Кузьмичу обещались на
прием к его превосходительству министру торговли провести... Ох, и язык мой...
Я знаю, душечка, что отсюда ничего не выйдет, однова...
Ну,
и ладушки... Дело, стало быть, имеется... Мануфактура? И мануфактура тоже...
Чаевничай, - самовар полный, и варенье вот кружовенное. Его много не съешь, а
ты чаю побольше... Пойду ужо... Притомилась (тяжело приподнимается) Взопрела.
(поглядела на себя в зеркало, нахмурилась)
Да пошла ты... мануфактура!...
Переваливаясь, уходит за ширму. В тишине
слышится песня сверчка, мышиная возня, крики страстных котов на улице и порывы
ветра. Постепенно шум ветра переходит в бравурный полонез. Из-за ширмы
Вот
осень распалилась! Как с цепи сорвалась. Мы тебе сейчас подыграем!
Выходит к костюме царицы.
Роскошный наряд преобразил ее, - необыкновенно красивая женщина ступает статно,
движения ее величавы и грациозны. Она натягивает длинные перчатки и идет,
аккуратно придерживая юбку. Но всю монументальность разрушает нелепая корона из
жести, - она то и дело съезжает на бок.
Не
мой размер! Эй, у вас тут шапка Мономаха поменьше имеется? Ну и ладно! И так
державой поруководим. (снимает корону,
берет веер, подходит к зеркалу) Если сюда меха добавить - на мировой рекорд
пойду! А то я все удивлялась, чего это царицы такие дебелые? Попробуй, поноси
такое, - сразу в культуристки или носильщики. Присядешь - не встанешь.
Высокомерно протягивает руку
для поцелуя. Идет с воображаемым спутником, царственно кивая направо и налево.
Очаровательно!
Мило! Очень мило! У вас превосходный ювелир. А вы, шалунишка, почему мы так
редко видим вас? Пописываете? Все вирши сочиняете? Прелестно! Доставьте
последние. К завтраку. Полно, полно смущаться. Вы - наша гордость! Уж постарайтесь...
Нет...
Мой друг... Устала... Не раположена плясать сегодня. Сделайте тур с княжной...
Идите, идите, ваше высочество.
Величаво взмахнула веером и
присела. Некоторое время наблюдает за танцующими.
Хорош...
Молодец... Гусар! Где-то я его встречала уже... В маскераде мелькал? (вспомнила, разочарованно) А...
Закрыла глаза ладонями.
Потом говорит медленно, словно диктует текст машинистке.
...
Он убеждал меня, что в этом доме всегда ждут гостей. Его пальцы сжали мое плечо:
"Не сомневайся". - А я и не сомневалась.
-
Это твои друзья?
-
Они станут и твоими друзьями.
Мы
долго добирались до обшарпанного дома на самой окраине города. Было все равно,
куда, - так хотелось тепла и близости. Но у нас не было денег ни на ресторан, ни
на квартиру.
Сначала
мы вволю натанцуемся...
Полонез сменяется душным
танго. Она раскачивается в ритме музыки. Далее вспоминает так, словно пишет
отчет или диктует показания.
Хозяйка
была мила и приветлива. За нехитрым столом сидели четверо незнакомых людей.
Штрафная нас представила и объединила. Глухо урчал магнитофон. Кухня
попеременно меняла запах "мальборо" на "приму" и звенела
пустыми бутылками под ногами.
Где-то звякнули бутылки.
Веер упал на пол. Она подняла, непонимающего развернула.
Компания
была давно знакома, и, казалось, разговор возобновился с предыдущего раза.
Через двадцать минут я врубилась, а еще через полчаса знала всех с десяток лет.
Он очень красиво рассказывал анекдоты: сидел в центре и жестикулировал. Глаза
чуть увлажнились, и было видно, что и я, и компания вызывают у него одинаковый
энтузиазм.
Магнитофон
давно молчал. Руки порхали по воздуху, а я уже не могла их представить на своей
талии. И не в том дело было, что кончилась музыка. Что-то непоправимое за этим
столом произошло. Я почему-то подумала, что домой уйду одна. Но он мог бы и
проводить. "Не проводит", - сразу, без всякого перехода и логики
возникло, - "не проводит".
Танго перешло в ветер и
осталось на задворках.
Пустота
и одиночество навалились, когда хозяйка предложила чай. Сидящие за столом опять
стали чужими. Разговор был по-российски бесконечным. Я его и сама часто вела в
разных местах...
...Пришла
к посторонним людям с чужим человеком...
...Пришла
к посторонним людям с чужим человеком...
...Пришла
к посторонним людям с чужим человеком...
На улице истошно завопили коты и тут же
залаяла собака. Она медленно стягивает длинные перчатки. Свернула и развернула
веер, посмотрела сквозь него и отложила.
Однажды
ко мне на улице подошла собака. Смотрела печально и строго. Было видно, что она
ищет хозяина, но была гордая и, видимо, понимала, что не каждый погладивший
добр и не всякий позвавший - предложит пансион. Хвостом не виляла. Надеялась на
помощь, но навязываться не собиралась.
Я
тогда сказала: "Извини", - и заплакала. Мне некуда было приглашать
хвостатого компаньона. Он это понял и остался сидеть на месте. Домой я
поплелась больше похожая на оставленного пса, чем на самое себя. Даже такой
простой малости я не могла себе позволить...
Она покрутила в руках
корону, постучала грушей по столу... С иронией, близкой к слезам...
Вот
и теперь, наверное, я похожа на того пса. Ищу хозяина, заглядываю в глаза
прохожих и жду. Давно жду человека. Незлобливого, спокойного. Чтобы читал
газеты по утрам, звонил днем со службы, дарил цветы раз в неделю. Вечерами мы
бы говорили, гуляли, ходили в кино или в гости.
Сделала вид, что что-то
попало в глаза.
Пусть
футбол, но кладбищенской тишины в моем доме не было бы. И сам дом был бы...
Открывает-раскрывает веер.
Прислушивается в вою ветра.
Гордый
пес тогда не стал смотреть в мою сторону. Сидя в прокуренной кухне, я понимала
все не хуже случайного хвостатого знакомого, но поймала себя на мысли, что тоже
жду взгляда. (приложила к лицу маску)
Глупая, какая глупая надежда! Почему-то показалось, что он обрадуется, ну, во
всяком случае, не огорчится, если окажется, что меня не надо провожать.
Свободных
за столом не было, но семейные половинки остались в домах... Вместе с со мной
осиротели еще три бутылки водки... Я тупо пересчитывала, сколько на эту водку
можно было купить женам цветов. И все время ошибалась. Стало горько и тошно.
Я
постаралась незаметно уйти. Дорога проявлялась с трудом, - мне не было нужды
запоминать ее вечером. Но ночь все так безжалостно осветила, - фонарь бил по
глазам... Смешно... Хозяина не ищут, он приходит сам и предлагает плечо.
Сквозь ветер пробивается
танго.
У
метро стояла бабка с тюльпанами. В сумочке из денег был только проездной билет.
Я грустно покачала головой, - завтра куплю, бабушка.
-
Завтра это тебе, может, и не сгодится, - возьми от меня.
Я
прижала к себе красные головки и вошла в гул подземной жизни. Редкие пассажиры
и еще более редкие поезда терпеливо ждали друг друга. По всем приметам раньше
поезда должна были придти слезы, но пришел поезд. Весь длинный день, состоящий
из ожидания и предощущения радости удалялся со скоростью мчащегося вагона.
Шуршащий целлофан ничего не обещал, да и кто бы ему поверил. Спокойно и просто
все завершилось, не начавшись.
Дома
под тихую музыку перед заляпанным зеркалом я кружилась с подаренным букетом,
так и не решив, в какую сторону должен вести партнер. Цветы этого не знали, а я
миллион лет не танцевала вдвоем...
Она медленно подходит к
зеркалу.
В
краю чудес, в краю живых растений,
Несовершенной
мудростью дыша,
Зачем
ты просишь новых впечатлений
И
новых бурь, пытливая душа?
Не
обольщайся призраком покоя:
Бывает
жизнь обманчива на вид.
Настанет
час, и утро роковое
Твои
мечты, сверкая, ослепит...
Смахивает скупые слезы,
покрутила головой в поисках точки опоры и наткнулась на фотографии артистов.
Какие
же они - артистки - счастливые! Надоело картошку на кухне в стружку изводить,
нацепила кринолин - и обмахивайся себе веером на балах. Опять же, устала от
Ромео - меняй на Гамлета, на дядю Ваню, на худой конец... Отелло тоже ничего
мужчина - дюжий. Только руки у него... Хотя... А как задавит, паралик его
расшиби!
Мавр!
Мавр (мечтательно) Всякой твари по
паре, вот и мавра бы... Эх! "Где мои семнадцать лет?" (воодушевляясь) Вот куда мне надо! От зимы
подальше, к страстям - поближе! Я бы мавру этому - Ателе - сказала бы...
по-мавритански: "Иди-ка сюда, друж-ж-жочек! Покуролесим? Да не
пучеглазься! Ну, подумаешь, белая я... Это, если меня хорошо поскребсти. А так,
- вполне сойду за мавританку. Давай, по барабанам ухнем!
Стучит костяшками пальцев по
столу, и как бы в ответ, издалека глухо рассыпались дроби.
Во!
Во! Самое оно!
Гул приближается. Уже нет ни
сверчка, ни мышей, ни воя ветра, - лишь торжествующий ритм там-тама. Она резво
вскочила.
Поближе,
милок! Поближе! Ух, ма! (запуталась в
юбке) А ты не никни! Не в платье суть! Эту незадачу и решить недолго!
Ритм стремительно
убыстряется, становится громче, заполняет сцену. Странно вибрирует свет: то ли
сбой напряжения, то ли беснуются языки огромного костра.
Мы
с тобой сейчас такой бардак наведем, - демократам тошно станет! Ты, эфиоп, не
смотри так. Ласковей! Ласковей!
Она яростно сбрасывает с себя одежду и
остается в черных колготках и корсете. Ее движения напоминают танец живота или
ритуал шаманов.
Чуешь?
К естеству приближаемся! (пытается
расстегнуть корсет) Как же я его нацепила? Паралик меня расшиби! Уже и дышу
через раз, а все равно глаза выдавливаются.
(тихо) Ближе... Ближе... (громко) Да помоги же, нехристь
шоколадная! Ну и лук тебе со стрелами!
(кричит) Берегись! (носится по сцене) Я вас здесь всех разнесу по косточкам! По полям
рассею! По лесам разбросаю! Я вам покажу, как поворачивать меня к лесу задом,
ко всем - передом!
Стройся
все в одну шеренгу! И на первый-второй - рассчитайсь! Все-все! И насильники, и
воры, и домоуправ, и муженек вшивый, и
полюбовник тухлый, и доктор ученый, и законник поганый, и правители-мироеды...
Всех! Всех... Давайте! Не тушуйтесь! Готовы? А теперь, черномазенький, - по
шейкам их! По лилейным!..
Бухнулась на пол, плачет.
Барабаны глухо продолжают свой бешеный галоп.
Уроды...
Изверги... Эх... Приласкал бы меня кто по-настоящему, я бы пошла за таким
человеком на край света... В чем остановка? - Спросишь, маврушка... Да, так, в
общем-то, ни в чем. Только я давно уже на краю. И никого рядом...
(кричит) Хватить барабанить, (тихо) яростный. Я уже попрыгала - сыта!
Мне койку покажи - усну от одного вида чистых подушек!
Гул смолк. Не слышно ни
сверчка, ни вездесущих мышей. Кошки и те нагулялись. Только одинокий ветер да
дождь на улице.
Я
всегда покупала белое белье, а в уголочках вышивала, чтобы не спутать: самолет
- мужу, кораблик - сыну, себе... Чего же я себе вышивала... Наверное, что-то
вышивала...
А
он... на самолетике и отбыл... Я его спину попросила растереть... Стою, раздеваюсь...
Он... (натыкается на зеркало) Нет! (испуганно) Не буду смотреть на себя со
стороны - можно правду увидеть. С кого тогда спрашивать...
Кому-то
удается с возрастом хорошеть. Но где такие деньги взять...
Около зеркала подняла что-то,
осмотрела, понюхала, бросает в сердцах.
Побережем зубы... Господи! Вот в таком же
радикулите стояла, скрюченная. А у него на морде - отвращение! Он смотрит на
грудь жены и морщится. Хотя перед этим пялился в телек на порнуху. Десять лет
выкидышей, абортов, операций, и это все для того, чтобы устыдиться своего
испоганенного тела.
Я
дождалась, когда муж уснет. Надо отдать ему должное, - захрапел скоро. Обождала
несколько минут. Потом тихонько поднялась, боялась разбудить, но он и не думал
просыпаться.
В
ванной было холодно, и я долго спускала горячую воду, пока пар не стал густым.
Весь дом спал, и от этого напор был
сильным. Вода гулко била в чугун и рассыпалась шумными каплями. Я встала под
душ. Волосы мгновенно облепили лицо, - стереть, стереть этот... крем.
Она судорожно трет по лицу,
стирая давнюю беду. А дождь молотит немилосердно своими каплями по крыше.
Слезы
потекли легко, без напряжения. Перед глазами мелькали кадры дурацкого фильма из
жизни ведьм. И я вдруг с ужасом поняла, что с радостью бы заложила душу. Просто
никто не предлагал.
Натужно кричит, потрясая
кулаками. Грозя то ли раю, то ли аду.
Я сейчас расплачусь со всеми своими
должниками!
За
все!
И
сразу!
С
мальчишкой в детстве за то, что заставлял есть песок; с бабкой - за жадность; с
отцом - за ремень; с продавщицей - за безденежье; с мужем - за ненависть к
себе; с государством - за бессмысленность, с судьбой... (села на пол, голова бессильно опустилась на грудь) Нет, судьба -
дама справедливая.
(вскочила) А есть ли ты-то? Ты, - который
берет жизнь в заклад. Приходи за моей! Не жалко!
В
ней нет ничего, кроме боли. Родилась - боль, любила - боль, родила - боль. За
все - боль и только боль. За беспокойство, за родителей, за детей. И в замен -
тоже боль.
Чем
ты хвастаешь? Что там - на другой чаше? Грех?
Знакомая
песня. Предлагается выбор: боль - грех. Чем перевешивать? Жизнью? Эка невидаль!
Но
ты смеешься, думаешь, я все равно выберу - перевес? Выберу жизнь? И не потому,
что страшно. И не потому, что больно.
Кричит яростно и бессильно.
Есть
в этом захолустье телефон? Мне сыну надо позвонить! О встрече договориться!
Роется в своих брошенных
вещах, достает шкалик, жадно пьет. Ветер и дождь хозяйничают безраздельно, но
тихонько пробивается танго.
Вот
и пришел ты - черный день!
Собственную
жизнь кроме себя доверить некому.
Этим
ты и пользуешься.
Мы
- слабые.
На
тот свет уходят только сильные. С а м о у б и й ц ы.
Хорошее
место... Только призрачное больно.
Эй,
ты! Дистрибьютер! Драйвер! Дилер, паралик тебя зашиби! Где вы все?
Господи!
Выведи меня к людям! (вой ветра
усиливается) Вот-вот! Чего ору? А ты кто? Винчестер? Ну и... (кричит) Убей меня! Убей! (тихо) Ну, что тебе стоит... Убей, без
заклада... Просто так... убей...
Она подбирает свою одежду.
Раскачивается под танго, которое так и не станцевала вдвоем, и медленно
надевает свои тряпки.
В тексте использовано
стихотворение Николая Заболоцкого из цикла "Лодейников"
7 декабря 1998 года