Х О ЧУ Ж И Т Ь Д О Л Г О

драма в 2 действиях

по мотивам произведений Анатолия Кузнецова

“Бабий яр” и “Артист миманса”

Действующие лица:

Отец

Мальчик

Сын

Иван Ильич - артист миманса

Мать

Дед

Бабка

Мария Поликарповна Шпак - артистка миманса

Паша Платонов - гобоист

Дина

Жена, Ведущий спектакля, Чижик - начальник цеха миманса, Балетмейстер, Директор, Валентин Борзых - премьер балета, Девочка, 3 Балерины, Парикмахерша, Немецкий патруль - Офицер и 2 Солдата, Старик, Старуха, Танцоры, Жители Киева, Редактор - артисты театра. Театр волен самостоятельно решать сколько ролей будут играть актеры - одну или несколько.

У левого портала - письменный стол с лампой под абажуром и старой портативной пишущей машинкой (“Москва”), у правого портала - маленькая гримерка: столик с ящиком, зеркало, лампочка.

В центре сцены - буфетная стойка.

В левом углу сцены - красный угол с иконами.

В правом - стол с 5 стульями.

На заднике-экране будут появляться слайды.

1 действие

Звучит adagio из “Лебединого озера”.

У гримировального столика Иван Ильич поправляет грим, надевает парик и расставляет золоченые кубки из папье-маше на подносе.

В музыку постепенно “подмешиваются” мерные звуки - то ли печатной машинки, то ли пулеметных очередей.

Медленно высвечивается правый угол - Отец печатает на машинке, прислушивается - уже явственно слышится непрерывная пулеметная дробь.

Илья Ильич поднимается и подходит к правой кулисе в глубине сцены. Отец следит за ним взглядом. Пулемет уже почти заглушил музыку. Из левой кулисы на Ивана Ильича выскакивает премьер Борзых в костюме принца, - остался один пулемет. Отец закрывает глаза и зажимает уши руками.

Грохот обрывается - тишина. С подноса упали кубки, и Иван Ильич замер в неловкой позе...

ОТЕЦ. Я очень хотел жить! Я очень жить, мама... после всего, что со мной случилось, я был уверен, что буду жить долго и счастливо. Долго и счастливо. И я в это верил. Искренне верил.

Береги себя, мама. Из той жизни у меня осталась только ты. Но я не увижу и не услышу тебя больше. Никогда. Не буду водит в школу свою дочку. Я не увижу и не услышу никогда своего сына. Говорят, он, паразит, вырос выше меня...

Меня... Нет больше меня - Анатолия Кузнецова - талантливого русского писателя. Есть А. Анатоль - штатный сотрудник лондонского бюро радио “Свобода”. Я свободный человек. У меня все есть, мама, не беспокойся, я же тебе писал. У меня только нет того, ради чего нужна эта свобода. Но об этом писать не стану...

Меня уже нет. И все, что сейчас произойдет на ваших глазах... Мне не страшно. Можно сказать даже, что теперь все равно. Для меня ничего не изменится. С каждым годом вы будете прибавлять мне возраст... А я точно знаю, что мне почти 50 лет - и я никогда не стану ни на день старше, хотя... Хотя в какая теперь разница - 50 лет, 100...

Любопытно, как выглядит на свободе 60-ти, 70-ти, 80-летний эмигрант Кузнецов...

На заднике появляется простой осиновый крест на лондонском кладбище. Тихо возвращается музыка.

СЫН. (выходит с энциклопедией) Вот так он выглядит. Без таблички, без даты, без имени. 26 Кузнецовых в энциклопедии - партийные деятели, революционеры, геологи, ученые, артисты, художники, военные, даже литературный критик. Только нет в ней ни писателя Кузнецова, ни его романа-документа “Бабий яр”, пронзительной книги, может быть, самой пронзительной книги недолгой советской оттепели.

На середину сцены выходят три Балерины в пачках с кубками в руках и принимают торжественные позы дам на балу.

Сын уходит. Иван Ильич судорожно собирает кубки на поднос, обходит балерин, предлагая им кубки, но те отказываются, показывая, что у них уже есть. А Иван Ильич бестолково снова обходит их. Мимо на поклоны выходит Борзых

БОРЗЫХ. (с улыбкой) С-стоит, с-волочь...

Борзых раскланивается, а Ивана Ильича утаскивает к кулисе Чижик. Тут же подбежал Ведущий спектакля.

ВЕДУЩИЙ. Сколько говорено, чтобы посторонние не торчали в кулисах! Как твоя фамилия? (записывает со слов Чижика)

И.И. (подсказывает Чижику) Илья Ильич. Я не посторонний. У меня выход... из 2 кулисы. Борзых по ошибке на меня... Ему надо в 5 кулису... Он просто не допрыгал сегодня...

ВЕДУЩИЙ. Что!?!

ЧИЖИК. (подобострастно) Признаю... сегодня же приказ... на общем собрании... обсудим...

Иван Ильич медленно отступает к кулисе, на него надвигаются Чижик и Ведущий.

ОТЕЦ. Я хотел быть гигантом! Но иногда просыпался от ужаса в холодном поту посреди ночи - мне снился один и тот же сон, в котором я униженный незаметный артист миманса. И каждая тварь меня запросто щелкает по темечку - знай свое место...

РЕДАКТОР. (радушно протягивает руку) Наш дорогой автор! Как мы рады видеть вас в нашем журнале!

ОТЕЦ. Рукопись “Бабьего яра” я принес в “Юность” в 1965 году. Ее вернули в ужасе от антисоветчины. “Но и смягченный вариант опять озадачил редакторов. Я спорил отчаянно, доказывал... (перебирает книги на столе) До неузнаваемости переделывались все мои прежние работы... Мы старались читать произведения друг друга в рукописях... Перед писателем в СССР эта дилемма стоит всегда: либо вообще не печататься, либо печатать то, что цензура позволила... Когда я увидел, что из “Бабьего яра” выбрасывается четверть особо важного текста, а смысл романа из-за этого переворачивается с ног на голову, я заявил, что в таком случае печатать отказываюсь - и потребовал рукопись обратно. Вот тут случилось нечто совсем уж неожиданное. Рукопись не отдавали. Словно бы я уже не был ее хозяином...

РЕДАКТОР. Есть мнение...

ОТЕЦ. Мне плевать... Я не хочу печать мой роман. Верните рукопись.

РЕДАКТОР. Дорогой Анатолий, вы принесли его нам. Нам и решать.

ОТЕЦ. (кричит) Это же моя работа, моя рукопись, моя бумага, наконец! Отдайте, я не желаю печатать!

РЕДАКТОР. (цинично, издеваясь) Печатать или не печатать - не вам решать. И рукопись вам никто нее отдаст, и напечатаем, как считаем нужным.

ОТЕЦ. Я ошалело кричал. Не помня себя, я кинулся в драку с Борисом Полевым, выхватил рукопись, выбежал на улицу Воровского, рвал, набивал клочками мусорные урны вплоть до самой Арбатской площади, проклиная день, когда начал писать...

Медленно вынимает лист из машинки и рвет его на мелкие куски. Перелистывает журнал “Юность”.

Переделанная без меня рукопись пошла в набор... у меня потемнело в глазах, точно помню, в прямом смысле...

Затем публикация “Бабьего яра” вообще была признана ошибкой, переиздание запрещено, и в библиотеках книгу перестали выдавать...

СЫН. (выходя со старой газетой) “Литературная газета” 6 августа 1969 года. ...В нашем мире, мире социализма, вы, бывший Кузнецов, сами раз и навсегда вычеркнули себя из списка советских и русских писателей. Вы навсегда умерли,.. ибо наш народ... никогда не простит предательства...

За измену делу социализма и предательство Родины писатель Анатолий Васильевич Кузнецов исключен из союза писателей.

ОТЕЦ. Так закончилась моя жизнь на родине.

СЫН. Отец уехал в Лондон якобы собирать материал о 2-м съезде РСДРП.

ОТЕЦ. Напоследок я пошутил - взял большой аванс за будущую книгу.

СЫН. Теперь я в состоянии оценить эту удачную шутку. В командировку отпустили, чтобы он подышал воздухом лондонской библиотеки, посетил могилу Карла Маркса на Хайгейтском кладбище... Отец остался.

ОТЕЦ. Я должен был... это можно понять... это же...

СЫН. История с отъездом - глухая и невнятная. Отец не мог не понимать, что его семье придется несладко... Все было: битье стекол, общественные суды, где настоящие патриоты призывали расстрелять мою мать, молчание многочисленных друзей-собутыльников, хождения в органы для дачи показаний, страх...

ОТЕЦ. Я устал от вечного непроходящего страха...

СЫН. Но сегодня я его не осуждаю. И вообще, это его выбор. А такой выбор делают либо от отчаяния, либо от бессилия. Не всякий способен за каждую свою строчку бороться, как партизан. Отец в Лондоне. Потом по иронии судьбы, его самого похоронят неподалеку от Маркса. Бумеранг. Не стоит шутить с жизнью - отомстит...

ОТЕЦ. Я тосковал... Один Бог знает, чего мне...

СЫН. Отец... Я почти не помню, каким ты был...

ОТЕЦ. Я очень хотел, чтобы мой сын поступил в Кембрижд... Сам там немного поучился на курсах английского языка.

СЫН. А мечтал, чтобы папа вечером говорил мне: “Спокойной ночи”, а утром...

ОТЕЦ. Я все надеялся, что придет еще наше утро, мы поплывем по Днепру, или будем бесцельно шататься по городу, поглощая эскимо. Ты любишь эскимо?

Хочет обнять, но Сын отступает, и рука Отца остается в воздухе.

СЫН. (тихо) Его любит твоя внучка. А я... я просто люблю вкусно поесть, как и ты...

МАТЬ. (у икон) Толечка, ну что же ты? Там борщ и вареники, а ты ешь селедку на газете.

ОТЕЦ. Я посылал тебе в Киев, мама, каждый открытку в течение десяти лет.

СЫН. (показывает пачку открыток) Узнаешь? Я прочел их после твоей смерти, еще через 10 лет. Мне отдала знакомая твоей матери - они хранились в чужой квартире на пыльных антресолях.

ОТЕЦ. (перебирает открытки) Мама их отдала? Почему?

СЫН. Почему ты уехал... от меня?

ОТЕЦ. Я... я не могу так... просто ответить на этот вопрос... понимаешь...

СЫН. Вот и я не могу ответить. Она отказалась поддерживать с нами отношения после этого... Я про себя не знаю, так и не знаю до конца, - как мне относиться к твоему отъезду. Осуждать? А что я знаю?.. Жалеть? Себя или тебя?..

ОТЕЦ. (смотрит на открытку) У тебя совсем неверное представление о моей жизни, мама. Ты все беспокоишься, чтоб я не перетруждался! А я... вот уже год, как не работаю, т.е. не пишу ничего. Что я делаю? ЖИВУ... Тут меня ругать надо, что лентяем стал, а ты охаешь, что я переутомляюсь. А мне что-то надоело вечно работать, решил уйти в глубокий “отпуск” - и не жалею.

У буфетной стойки образовалась очередь. Иван Ильич встал последним, незаметно ощупывает ребра, пострадавшие при падении. Перед ним стоят три балерины и М. Шпак в костюме королевы. Без очереди подходят Ведущий спектакля, Чижик, потом Парикмахерша и протягивают через головы стоящих деньги. За столом пьет пиво Паша Платонов.

ВЕДУЩИЙ. Мне с колбасой. (отходит)

ЧИЖИК. А мне с ветчиной, пожалуйста.

ВЕДУЩИЙ. (снова подходит) Мне еще с колбасой и пивка кружечку.

ПАРИКМАХЕРША. Вот это колечко и газировочки. Я потом приду за творогом, после спектакля, ладно?

Танцующей походкой приближается Борзых, привычно обойдя очередь, протянул деньги перед королевой.

И.И. (возмутился) Не отпускайте без очереди!

БОРЗЫХ. Мне сейчас выходить.

И.И. Другим тоже выходить, вот Марье Поликарповне, например. Вам должно быть стыдно, вы же мальчишка и суете рукавами женщине в нос.

Борзых оглядел Ивана Ильича сверху вниз.

(истерично) Может, вам позволено сшибать людей в кулисах, но люди все равны; здесь есть очередь, это в конце концов возмутительно и... и...

Борзых невозмутимо взял стакан сока и спокойно отошел, не обратив ни на кого внимания. М. Шпак со свертком ушла за кулисы, Иван Ильич молча получил свою кружку пива и подсел к столику. Балерины, размахивая руками, что-то обсуждают у стойки.

ПЛАТОНОВ. (скривившись) Валторна в третьем акте такую киксу дала... Шеф аж закачался. Слышал?

И.И. Нет, Паша.

ПЛАТОНОВ. Да что ты, я думал на улице было слышно! Этот тунеядец... Шеф его шуганет, готов пари держать...

Иван Ильич молча водит кружкой по столу.

Плюнь, Илья, не переживай. И какого лешего ты с ним, сопляком, беседовал? Пущай! Они - премьеры. Они живут в высоких сферах искусства, и указанное искусство зависит от их левой ноги, так до того ли им, чтобы толкаться в очередях, сам посуди.

И.И. (возмущенно) У нас все равны!

ПЛАТОНОВА. Равны-то равны. Но скажи на милость, сколько ты получаешь и сколько получает он?

И.И. Какое это имеет значение?

ПЛАТОНОВ. Такое. Ты поедешь домой в трамвае - он в собственной машине. Потому что он делает шестнадцать антраша - и зал рыдает. Ты же этого не делаешь. Ты разнес свои бокалы на подносе - и до свидания. Чего же ты лезешь в амбицию?

И.И. Паша, он сегодня сбил меня с ног.

ПЛАТОНОВ. (философски) А!.. Тем хуже для тебя. А ты не стой на пути премьера.

Платонов поднялся, поправил свой черный костюм и ушел. К столику подсели Балерины, не обращая никакого внимания на Ивана Ильича.

1 БАЛЕРИНА. Нет, вы только подумайте! Только из училища - и Аврора!

2 БАЛЕРИНА. И ты бы не отказалась.

1 БАЛЕРИНА. Только кто меня звал?

3 БАЛЕРИНА. Ну сколько можно? Вы как хотите, девчонки, а Васильева выстарилась до неприличия.

2 БАЛЕРИНА. Никакой грим не помогает!

Они звонко захихикали, а Иван Ильич низко нагнул голову.

3 БАЛЕРИНА. А вы слышали какой скандал она учинила в дирекции?

1 и 2 БАЛЕРИНЫ. Что же ты молчишь? Почему мы последние узнаем? А ну, давай в лицах...

ВЕДУЩИЙ. (выглядывает) Прошу на сцену. Начинаем 4 акт.

Звучит музыка. Балерины упорхнули за кулисы. Иван Ильич остался один.

ОТЕЦ. Они тысячу раз правы... но молодость несправедлива. Мы все когда-нибудь выстаримся. Только в 20 лет об этом никто не думает...

И.И. Надо же... выстарилась... Я так давно служу... скольких перевидал... Как любила публика приму Егоркину - на руках носили! Где теперь Егоркина - может, ведет кружок при клубе железнодорожников, а может, мирно старится замужем. Молодая Васильева из училища пришла - и сразу Одетту станцевала. В балете быстро сходят со сцены... Особенно премьеры. Слетают сразу и навсегда. (злорадно) Я еще увижу, как Борзов... (мечтательно покачал головой)

ОТЕЦ. У каждого маленького человека время от времени рождается большая мечта...

МАЛЬЧИК. (стоя у икон с палкой-ружьем) Мы все бредили войной... (поет) “если завтра война, если завтра в поход, если темная сила нагрянет”... Мы высовывали в слуховое окно палки и строчили по этим самым абстрактным врагам...

ОТЕЦ. Я, Кузнецов Анатолий Васильевич, родился 18 августа 1929 года в городе Киеве. Моя мать - украинка, отец - русский. В паспорте у меня была поставлена национальность “русский”.

МАЛЬЧИК. (приближается к авансцене) Вырос я на окраине Киева Куреневке, недалеко от большого оврага, название которого в свое время было известно лишь местным жителям: “Бабий яр”.

Вы не любите сухую школьную историю. И я ее не люблю. Иногда она кажется скоплением царств, дат, идиотских битв, которыми я зачем-то должен восхищаться. да еще - книжных ужасов, подлости на подлости, глупости на юродстве, так что становится стыдно: и это-то есть история цивилизации?

Иные занятные старики не устают твердить о том, что ваше счастье в том, что ваша юность пришлась на мирное время. Что ужасы войн существуют для вас только в книгах. Вы слушаете и не слушаете. Говорите: надоело. Говорите: а пошли вы с вашими войнами, с вашим хаосом в мире, который вы натворили и в котором сами не можете разобраться - и пошли вы к чертовой матери.

ОТЕЦ. Хорошо сказано...

Где-то далеко звучит музыка. Оба некоторое время слушают ее.

МАЛЬЧИК. А потом началась настоящая война... (вертит в руках палку)

ОТЕЦ. (забирает у него палку и кладет на стол) С этим - только на войну... (зло стучит кулаком по столу) Пропасть благодетелей!.. И все хотят непременно облагодетельствовать целый мир. Никак не меньше. для этого нужно немного: мир должен уложиться в схему, которая Бог весть как формируется в их малосильных, измученных комплексами мозгах... Все-таки как это хорошо: плевать на всю и всяческую политику, танцевать, любить пить пиво, спать, дышать. Жить. О, дай вам Бог!..

Балерины кружатся в вальсе. Иван Ильич крадется в свой угол - гримерку и принимается медленно разгримировываться, потом осматривает свои ребра и долго сидит, глядя в одну точку.

СЫН. Незначительные, невоеннообязанные, старики, женщина и пацаненок, то есть те, кому меньше всего нужна война и которым, как назло, как больше всего в ней достается, - такими мы были к приходу фашизма и вообще в приходу войны.

Свистит снаряд - взрыв, и музыка резко обрывается. Мальчик бежит к иконам и падает.

ДЕД. (шипит на внука и отвешивает звонкую затрещину) От гомон, чего ты крутишься, будто червяк в тебе сидит? Если бомба упадет, она, значит шарахнет в дрова, поленья разлетятся, ан и взрыв не достанет: куда ему подлому, разрушить такую крепость!

БАБКА. Мы еще под Сталиным или уже под Гитлером?

МАТЬ. (вбегает) Чего вы сидите? Немцы пришли! Советская власть кончилась!

СЫН. Понимаете, я ожидал всего: что - немцы страшные гиганты, что ли, все сплошь на танках, в противогазных масках и рогатых касках, и меня потрясло, что первый увиденный немец, ну, ничего особенного...

По сцене четкой походкой, как премьер, проходит Солдат и приветствует всех - и персонажей и публику.

БАБКА. Подтянутый, ловкий, фасонистый...

ДЕД. (широко перекрестился) Слава тебе, Господи, кончилась эта босяцкая власть, а я уж думал не доживу... Будем теперь жить.

Несколько оглушительных взрывов. Все падают на сцену, закрывают головы руками.

МАТЬ. Это Крещатик!

Выходит немецкий патруль.

ОФИЦЕР. Юде?

БАБКА. Что-что?

СОЛДАТ. Пашапорт!

Бабка, Дед и Мать достают документы. Патруль проверяет.

СОЛДАТ. (хватает Бабку за руку) Ком!

БАБКА. (испуганно) Я украинка, украинка!

Патруль удаляется.

МАЛЬЧИК. А потом весь город обклеили плакатами.

Они читают их вслух по мере появления. На экране под звуки “Лебединого озера” появляются плакаты:

КИЕВ В РУКАХ НЕМЕЦКИХ ВОЙСК.

БОРЬБА УКРАИНСКОГО НАРОДА.

РОСТ ИСКУССТВА В ЖИТОМИРЕ.

ЗА УКЛОНЕНИЕ ОТ РАБОТЫ - РАССТРЕЛ.

ЖИДЫ, ЛЯХИ И МОСКАЛИ - НАИЛЮТЕЙШИЕ ВРАГИ УКРАИНЫ.

БАБКА. Оченаш жои си на небеси. Да светится имя твое, да прииде царство твое. Я - ко на неби. Та - ко на земли. Хлеб наш насущный даж нам несь. Да не прости нам долги наши, да не избави нас от лукавого...

МАТЬ. Бога нет. Летчики летают в небе и никакого Бога не видели...

Опускается прозрачный занавес в виде желто-голубого флага Украины с большой свастикой посередине. Перед ним выходит немецкий патруль.

ОФИЦЕР. (в зал) “Евреи встать! (немного подождал, тихо) Евреи встать!! (кричит) Жиды, встать!!!”

Иван Ильич медленно понимается и уходит со сцены под пристальными взглядами патруля. Сильный взрыв. Какое-то время полная темнота, потом высвечиваются иконы.

БАБКА. (Мальчику) Не доверяй, сынок, людям, которые носят фуражку по самые глаза,

МАЛЬЧИК. Почему?

БАБКА. Это злые люди.

МАЛЬЧИК. Почему?

БАБКА. Не знаю. Меня мать так учила.

МАЛЬЧИК. Это говоришь ты про немцев?

БАБКА. И про немцев, и про русских, про всех. Вспомни разных бандюг, милицию, энкаведешников, как они картузы носят... Я этих немцев сегодня насмотрелась, так сердце упало: враги! Враги, дитя мое. Идет горе.

МАЛЬЧИК. Дед говорит: “Рай на земле”.

БАБКА. Не слушай его, старого балабона. Рай на небе - у Бога. На земле его никогда не было. И не будет. Сколько уж тех раев людям сулили, все кому не лень, - все рай обещают. А несчастный человек как бился в поте лица за кусок хлеба, так и бьется. А ему все рай обещают... Твой дед селедку да ситец помнит, а как я по чужим людям за пятнадцать копеек в день стирала от темна до темна, - он это помнит? А ты спроси у него, как его петлюровцы расстреливали в Пуще-Водице. Да что там говорить, не видела я на земле добра. Вон там - рай.

На экране появляются купола Лавры. Все крестятся и кладут поклоны.

ГОЛОС ИЗ ГРОМКОГОВОРИТЕЛЯ. “Все вещи, взятые в магазинах и пустых квартирах должны быть возвращены. Кто не выполнит этого приказа и оставит себе хоть малый пустяк, будет расстрелян!

Все население обязано сдать излишки продовольствия. Разрешается оставить себе запас только на двадцать четыре часа. Кто не выполнит этого приказа, будет расстрелян!

Все население обязано сдать имеющееся оружие и радиоприемники. Кто не выполнит приказа, будет расстрелян!

БАБКА. (Деду) Вот тебе и кончилась босяцкая власть. Эта поди почище сталинщины будет. (Дед недовольно отмахивается от нее.)

Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковской и Дохтуровский (возле кладбища). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду и проч. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян.

ДЕД. Вот пусть и едут в свою Палестину. Хватит, разжирели! Здесь Украина, а они, видите ли, расплодились, расселились, как клопы. Жиды пархатые! Пусть уезжают, без них будет лучше!

ШПАК. (выходит с чемоданом, поставила его) Ну, хорошо, говорят, что евреям надо удирать, а зачем? Что, до войны вы слышали о немцах что-нибудь плохое? Теперь распускают какие-то слухи, почему мы должны верить слухам? Да, если бы мы и хотели удирать, скажите, как нам удирать? Что, у нас много денег? Нет у нас денег. А без денег ни в поезд не сядешь, ни пешком не уйдешь... (поднимает чемодан) Ладно. Будем работать. А что желтую звезду повесят и на тяжелые работы отправят... А что мы до сих пор кроме этого видели? Одно горе. Немцы должны это понять. Мы не графы, не буржуи какие-то, мы бедные люди, всю жизнь работаем, хуже не будет.

ДЕД. Немцы есть разные, но в общем это культурные и порядочные люди, это вам не дикая Россия, это Европа - и европейская порядочность.

Мимо Деда, Бабки и Матери из одной кулисы в другую идут люди с вещами под свист и улюлюкание. Впереди Дина в белой шубке со стариками родителями.

1 ЖЕНЩИНА. Гетто! Гетто!

2 ЖЕНЩИНА. Люди добрые, это смерть.

СТАРИК. Как можно так сеять панику!

Уходят. Глухо слышатся размеренные выстрелы из пулемета. Дед уходит следом - посмотреть. Мать всматривается в темноту, подходит к авансцене, прислушивается.

МАТЬ. Ведь их не вывозят. Их стреляют.

МАЛЬЧИК. (тоже подходит к авансцене) Может, это стрельбище?

ДЕД. (возвращается, запыхавшись) Какое стрельбище? Вся Куреневка уже говорит, на деревья лазили - видели. Виктор Македон прибежал - жену-еврейку провожал, едва спасся, Матерь Божия, Царица Небесная, что же это, да зачем это их?

БАБКА. (набрасывает пальто на Мальчика) Боже, и бабы там, и деточки маленькие... (крестится) Оченаш, жои си... на небеси...

Крики: “Держи ее! Вон туда побежала!” По сцене мечется Девочка, за ней - немецкий патруль.

К буфетной стойке подходят люди.

1 ЖЕНЩИНА. Это война, война! Нас вывозят подальше, где спокойнее.

2 ЖЕНЩИНА. А почему только евреев?

СТАРУХА. Ну потому, что мы - родственная немцам нация, нас решили вывезти в первую очередь.

ОФИЦЕР. (командует) Вещи налево, продукты - направо.

Люди послушно выполнили команду. Вдали пулеметная очередь.

СТАРИК. Ага, вещи идут, конечно, багажом: там разберемся на месте, Дина.

ДИНА. Кто там будет разбираться? Господи, это не вывоз. (испуганно закрывает себе рот и отходит в сторону) Это что угодно, только не вывоз. Но... это не может быть... расстрел... Такие огромные массы людей! Нет. Так не бывает. И потом - зачем?

Под бодрый марш звучат объявления и появляются плакаты на экране:

САМЫЙ БОЛЬШОЙ ВРАГ НАРОДА - ЖИД

УКРАИНЦЫ, ВЫПОЛНЯЙТЕ СВОЮ ОБЯЗАННОСТЬ И СТАРАТЕЛЬНО РАБОТАЙТЕ

ВСЕ ИМЕЮЩИЕСЯ У НАСЕЛЕНИЯ ВАЛЕНКИ ПОДЛЕЖАТ НЕМЕДЛЕННОЙ РЕКВИЗИИ.

ГОЛОС ИЗ ГРОМКОГОВОРИТЕЛЯ. Жителям запрещено выходить на улицу от 18 до 5 часов по немецкому времени. Нарушители этого приказа могут быть расстреляны.

Всех голубей в городе и пригородной зоне надо немедленно уничтожить. За нарушение будут расстреляны, как саботажники.

В городе было расстреляно 400 мужчин. Это предостережение населению - обо всех подозрительных случаях немедленно сообщать немецким властям.

ОТЕЦ. 100 заложников, 200, 400... Это была война, объявленая целому городу. Заложников брали по ночам, наугад оцепив любой квартал. Брали столько, сколько указывалось в объявлениях. Хватали ночью и днем, на тротуарах, базарах...

МАЛЬЧИК. На цыган немцы охотились, как на дичь. Они подлежали такому же немедленному уничтожению, как и евреи. Останавливали любого человека, внешность которого насторожила.

ОТЕЦ. Людям с темными волосами и длинным носом лучше было не показываться на улице.

МАЛЬЧИК. Но и дома были ненадежной защитой...

Иван Ильич на цыпочках подходит к стойке. Берет сковородку. На пол с грохотом летит крышка. Он осторожно поднимает ее, падают вилки-ложки... Иван Ильич с досадой собирает все, присаживается к столу и машинально жует холодный ужин. Руки его дрожат, он шмыгает носом и, наконец, сгибается и тихо плачет.

Медленно выходит Жена. Усаживается рядом. Смотрит. Иван Ильич наклоняется к ее руке, потом прижимает к себе.

И.И. Бедная ты моя, бедная. 16-ая палата, первая койка справа.

ЖЕНА. (отстраняется) Ни к чему не прикасайся!

И.И. Рак не заразен.

ЖЕНА. Ты докторам не верь.

И.И. Как это не верь - они тебя лечат.

ЖЕНА. То-то и оно - лечат.

И.И. Ты бы согласилась, а то все сроки вышли.

ЖЕНА. Боюсь я этой операции, Ильюшенька. Сил нет, как боюсь.

И.И. Надо, ну что же делать, сроки поджимают и метастазы...

ЖЕНА. Мне кажется, пустое это...

И.И. Не говори так.

ЖЕНА. Говори - не говори... А тебе для дочери жить надо. Ей замуж скоро.

Жена поднимается и уходит. Илья Ильич провожает ее взглядом.

И.И. Никогда в жизни не курила, а надо же тебе - умерла от рака легких. А дочка... Немыслимо сколько нужно молодой женщине, чтобы быть привлекательной! Раньше девчонки бегали в домотканых сарафанах - и нравились. Теперь нужны чулки, которые цепляются за все, что ни попади, туфли, у которых через неделю ломается каблук - и вот слезы, и вот горе. Как девчонке с трикотажной фабрики найти отца ребенку и мужа себе без всего этого...

Иван Ильич вдруг сжался от боли. Медленно ощупывает ребра, прикладывает руку к сердцу, хватает ртом воздух. Когда боль отпустила, принимает удобную позу. И вдруг опять - боль, от которой он чуть не упал со стула. Из кулис надвигаются театральные персонажи.

ВЕДУЩИЙ. (кричит) Как твоя фамилия?

БОРЗЫХ. (наступает с подносом бокалов и рассыпает их на Ивана Ильича) Не смей стоять на моем пути! Это еще что за блоха - артист миманса?

БАЛЕРИНЫ. (кружатся вокруг И.И.) Ветчины! Колбасы! Пива!

БОРЗЫХ. Это он специально рассыпал бокалы!

ВЕДУЩИЙ. Мы накажем, не волнуйтесь, пожалуйста.

БОРЗЫХ. Он еще с претензией! Ко мне!!!

ПАРИКМАХЕРША. Где парик? Почему не отдали парик? Я напишу докладную!

И.И. (закрывает то глаза, то уши руками, все удаляются) Кругом виноват. Что это - смерть? (он раскачивается стуле из стороны в сторону)

ОТЕЦ. В сентябре прошлого года со мной случился инфаркт, причем очень тяжелый. По мнению врачей, я остался жить лишь чудом. Но в смерти я побывал, недолго, правда, но два раза. Один раз у меня сердце полностью остановилось на шесть секунд, через час-другой остановилось на пятнадцать секунд, и это на медицинском языке называется клинической смертью. Оба раза врачам удалось запустить его снова, но они не были уверены, что я доживу до утра. Я дожил.

Ну вот, а теперь о самом главном. Вот получилось так, что мне теперь и спрашивать не надо у людей, переживший клиническую смерть, поскольку я сам прошел ее дважды в больнице в Лондоне.

Что я в это время видел?

Ни - че - го.

Как жаль. Право, жаль… Моя смерть выглядела оба раза как самое обычное засыпание. Вот я еще вижу врача, он что-то делает, я закрываю глаза - и как бы заснул. Без сновидений. Просто ничего. У меня впечатление, что я всего лишь вздремнул, забылся на пять минут. Уснул. Безо всяких снов. Проснулся - живой. Если бы не проснулся - то, значит, умер? И не знал бы, по-видимому, уже ничего об этом?..

СЫН. Еще один аванс. Нет сразу два - и оба удачные.

ОТЕЦ. Что? Какой аванс?

СЫН. Ты это уже не поймешь.

И.И. Кругом виноват. Всегда виноват...(Он встал, заходил кругами по сцене) Виноват... виноват...

МАЛЬЧИК. (у икон) К 14 годам жизни на этой земле я совершил столько преступлений, что меня следовало расстрелять по меньшей мере вот столько раз: не выдал еврея моего друга Шурку; укрывал пленного; носил валенки; нарушал комендантский час; прятал красный флаг; не полностью вернул украденное в магазине; не сдал топлива; не сдал излишков продовольствия; повесил листовку; воровал свеклу, торф, дрова, елки; работал с колбасником подпольно; бежал от Германии в Вышгороде; вторично бежал на Приорке; украл ружье и пользовался им; имел боеприпасы; не выполнил приказа о золоте, не донес на соседа; не явился на регистрацию в 14 лет; не доносил о подпольщиках; был антигермански настроен и потворствовал антигерманским настроениям;

ОТЕЦ. Следовало расстрелять по меньшей мере 19 раз.

МАЛЬЧИК. Пребывал в запретной зоне сорок дней, и за это одно надо было расстрелять сорок раз.

ОТЕЦ. При этом я не был членом партии, комсомольцем, подпольщиком, не был евреем, цыганом.

МАЛЬЧИК. Не имел голубей или радиоприемника, не совершал открытых выступлений, не попался в заложники, а был обыкновеннейший, рядовой, незаметный, маленький человечечек в картузе.

ОТЕЦ. Но если скрупулезно следовать установленным властями правилам, по принципу “совершил - получай”, то я уже двадцать раз не имел права жить. Я живу упрямо дальше, а преступления катастрофически множатся, так что я перестал их считать, а просто знаю, что я - страшный, но не пойманный до сих пор преступник.

МАЛЬЧИК. Я живу почти по недоразумению, только потому, что в спешке и неразберихе правила и законы властей не совсем до конца, не идеально выполняются.

ОТЕЦ. Как-то я проскальзываю в плотно не заштопанные ячейки сетей и ухожу по милости случая, как по той же милости мог бы и попасться.

МАЛЬЧИК. Каждый ходит по ниточке, никто не зависит от своей воли, а зависит от случая, ситуации, от чьего-то настроения, да еще в очень большой степени - от своих быстрых ног.

ОТЕЦ. Ты еще маленький.

МАЛЬЧИК. Я маленький и гордый. Я напишу обо всем... Я...

ОТЕЦ. Я мечтал всех покорить, стать самым...

МАЛЬЧИК. Я им всем докажу, когда выживу.

Отец и Мальчик стоят рядом. Подходит Сын. Смотрит на них. Протягивает несколько открыток Мальчику. Тот смотрит не на текст, а на картинки. С сожалением протягивает их Отцу.

Это твое.

ОТЕЦ. (берет открытки) Эту я отослал в феврале 70-го, эту - в июле 76... эту... Мама, иногда в твоих письмах улавливаю нотки выдуманных страхов обо мне. Ты все-таки не представляешь, как я живу, потому что не веришь многому, что я пишу, “читаешь между строк”. Вот беда с тобой! 12 декабря 1972 года. А это я написал месяц спустя: “Здравствуй, мама! Вы словно сговорились с моим врачом: относительно холестерина, абсолютно одинаковые объяснения и советы. Но спешу похвастаться: сейчас анализ крови у меня намного лучше, и если так пойдет дальше, то через месяц-два все будет в норме. Не запущено потому что. Ура, ура. Это еще с войны осталось - жадность к обильной и жирной еде, и трудно перестроиться, хоть уж сколько лет прошло, напуганный организм старался запастись, хоть и во вред себе. Целую крепко! Толя.

МАТЬ. (около накрытого стола) Иди, сыночек, покушай. картошечка, селедка.

Отец и Мальчик двинулись было к столу, но остановились и посмотрели на оставшегося Сына.

СЫН. Идите-идите. Вас зовут.

ОТЕЦ. (протягивает руку Сыну) Это же мама!

СЫН. (не отвечает на жест) Меня ждут в МОЕМ доме. Приду сытый - жена обидится.

МАЛЬЧИК. (тянет Отца за руку) Пахнет как! Пошли быстрей. Очень жрать хочется!

ОТЕЦ. Наверное, я никогда не смогу наесться досыта. Меня вечно будет мучать призрак голода.

Мальчик и Отец подходят к столу, рассаживаются, Мать накладывает еду на тарелки и они едят, не глядя на Сына.

2 действие

Далекий шум океана. Высвечивается стол Отца. Он склонился над открыткой - пишет. Прислушивается к шуму за окном, снова пишет.

ОТЕЦ. (читает открытку) И живу я, мама, самой безмятежной жизнью, газет не читаю, радио не слушаю, как и телевизора, - а слушаю шум океана. Господи, как это приятно, какой входит в душу покой. Глядя в зеркало, себя не узнаю - коричневый, как индус. Наверное, здесь на Канарских островах летом пекло, если зимой такое солнце. Будь здорова, обо мне не беспокойся. 25 февраля 1973 года.

СЫН. (подходит и рассматривает открытку) Красиво. Океан, отели на голых скалах, цветок одинокого кактуса... А я в это время учился в 6 классе. Жил в Киеве. нас было много в маленькой двухкомнатной квартире на 5 этаже: дедушка, бабушка, их сын с женой и двумя сыновьями и я. Так и жил. Мама - в Москве снимала квартиру, а ты... Когда-нибудь я съезжу на Канары... а еще лучше - дочку отправлю. Не интересно мне, в каком ты там жил отеле... Да и климат мне не нравится... и вообще... я траву люблю - зеленую, вольную.

ОТЕЦ. (словно отмахивается от Сына) Иногда смотрю я на свою траву и вспоминаю, как ты всегда хотела, чтоб такая была в нашем садике, а рос один бурьян. Потому что она сеется просто, как редиска сеется. Тут эти семена продаются целыми торбами, но поначалу, пока не взойдет, воробьи половину съедят, и на пакете об этом предупреждают и “утешают: “Но вы не бойтесь, семена не протравлены, и вреда от них птицам не будет”. Во! Успокоили!

Около стойки - люди держат перед собой колючую проволоку - ограждение.

МАТЬ. Каждому пленному полагался на день один черпак свекольной баланды. Ослабевших от голода пленных заставляли становиться в очередь, и затем к котлу надо было ползти на локтях и коленках. Это было придумано, чтобы “контролировать подход к котлам”. Командирам, политрукам и евреям, находившимся во внутренней загородке, не давали ничего. Они перепахали всю землю и съели все, что можно. Ни травинки...

СТАРИК. В первую мировую в Дарнице был лагерь для немецких военнопленных. Я их охранял. Там умирало от 80 до 100 человек в день от истощения.

СЫН. Кому довелось побывать хоть один день в Дарнице, тот делался на всю жизнь самым ярым антимилитаристом... Зачем вы здесь, дедушка?

СТАРИК. Плачу долги, сынок.

СЫН. Какие долги?

СТАРИК. В первую мировую я немцев в этом лагере охранял, теперь - они меня... Спираль.

МАТЬ. Спиральный цикл Дарницы составил ровно 25 лет, теперь в лагере травы вообще не осталось, и ежедневно умирали не сотни, а тысячи.

Проходит патруль и бросает за проволоку хлеб.

ОФИЦЕР. Хлеб!

Толпа кидается к хлебу, патруль стреляет, толпа шарахается назад.

ОФИЦЕР. Всякий, кто возьмет без команды, будет убит.

Все стоят, не двигаясь. Патруль раскуривает сигареты, отворачивается и удаляется. Люди снова кидается к хлебу, но патруль оборачивается, строчит из пулемета, они веселятся - люди прыгают от пуль и падают убитыми.

ОФИЦЕР. Теперь можно.

Все падают на пол, стараясь завладеть куском хлеба.

СТАРИК. Я кидался со всеми. Там ничего не соображаешь: видишь хлеб и кидаешься, не думаешь, что убьют, только когда вокруг валятся, - доходит. Бросались, вырывали у мертвых из зубов, пальцем изо рта выковыривали... Мы все там были - не люди.

К ограждению подходят женщины в платках с корзинами.

ЖЕНЩИНЫ. Иван! Василий! Микола! Петро!

Из-за ограждения им бросают записки.

МАТЬ. Пленные оборачивали записками камни, а женщины подбирали и разносили эти записки по всей Украине.

ПАРЕНЬ. Я в Дарнице, принесите картошки, возьмите документы, попытайтесь выручить.

Женщины выходят на авансцену и разворачивают записки.

ЖЕНЩИНЫ. Кто тут из Иванкова? Кто тут из Демидова?

Кто тут из Дымер? Передайте дальше.

МАЛЬЧИК. (берет записку) Сколько раз я сам передавал их дальше, пока они не добирались по адресу - замусоленные, истертые, так что некоторые приходилось обводить чернилами.

МАТЬ. Народная почти действовала безотказно, и не было такой души, которая бы выбросила или поленилась доставить записку.

МАЛЬЧИК. (выносит из-за кулис стопку газет) Свежая газета! Харьков взят! Под Ленинградом сплошные успехи! Читайте, кто грамотный! (люди покупают газеты)

1 ЖЕНЩИНА. Ну все. Скоро про Москву услышим, и войне конец.

2 ЖЕНЩИНА. Гадалка на Подоле гадает, сказала, война кончится, когда картошка зацветет.

МАТЬ. (разворачивает газету) Чего они тут намешали?.. Что Сталин, что Гитлер - одной масти. Все в кучу, безграмотные. Святослав, Ольга и Владимир - основатели Руси, тогда не было Украины и России, а просто Киевская Русь. Хмельницкий Украину к России присоединил, Мазепа хотел оторвать. Тарас Шевченко и Леся Украинка - поэты, которых превозносила советская власть. А Петлюра боролся в революцию за независимую Украину, и всех петлюровцев постреляли и сгноили в советских лагерях.

ДЕД. (заглядывает в газету) И Богдан у них великий,

МАТЬ. Да.

ДЕД. Чудно! Мазепа... Петлюра... (озадаченно погладил бороду) Насчет того черта не знаю, давно было, при Петре Первом, а Петлюру сам видел - и паразит, и горлохват, что они только тут творили!

МАТЬ. (свернула газету и бросила под ноги) Не верю ничему. Кошмар какой-то. Не было хороших царей. Убивали все от Святослава до Сталина.

ДЕД. (весело) Про Сталина забудь, дурная! И ныне, и присно, и во веки веков. Будет хороший день.

МАТЬ. Нет. Может где-нибудь на Мадагаскаре, в Америке, в Австралии, только не в России. В России - нет.

Становится темно, только за столом Отца горит лампа.

ОТЕЦ. Сейчас поздний вечер. Светит только моя лампа на столе, тихо играет приемник, из гостиной на 2 этаже доносится звук телевизора, это моя девочка с котами смотрит кино. А мой кабинет выше, на 3 этаже, окнами в сад. Греют во всю батареи автоматического отопления, и окно у меня открыто. Тихо. уютно. Всегда бы так, и ничего я больше не хочу... (протягивает открытку сыну)

СЫН. (берет открытку) Завидую, ничего не могу с собой поделать - завидую. Ты нашел свой рай на земле.

ОТЕЦ. (потянулся к Сыну, тихо) Не надо, сынок.

СЫН. (вздрогнул и отпрянул) Этот рай под названием Лондон очень понравился твоей внучке.

ОТЕЦ. (оживленно) Она виделась...

СЫН. (резко) Нет. Твоя дочка не захотела с ней встретиться.

ОТЕЦ. (удрученно) Как же так, они ведь родные, больше никого не осталось...

СЫН. Я тоже так думал, но в лондонском раю рассудили иначе.

ОТЕЦ. Почему? Не понимаю, почему?

СЫН. Наверное, испугались, что мы захотим его делить.

ОТЕЦ. Что делить?

СЫН. Видимо, в раю детей воспитывают иначе, чем в России.

ОТЕЦ. Полагаешь...

СЫН. Я ничего больше не полагаю. Я давно живу своей жизнью - сам думаю, сам говорю, сам делаю.

ОТЕЦ. А я? Где я в твоей жизни?

СЫН. А ты хотел быть в моей жизни?

ОТЕЦ. (кричит) Да как ты... как ты...

СЫН. Что с тобой?

ОТЕЦ. Не спрашивай!

СЫН. Чего ты орешь?

ОТЕЦ. Я всю жизнь ору! У меня война в кишках - ничем не извести.

СЫН. В кишках, говоришь. Меня в твоей жизни не было, только война... В кишках... (зло) Тоже мне - Толстой!

ОТЕЦ. Не смей. (тихо) Повтори... (Сын пожимает плечами, Отец кричит) Что ты сказал?

СЫН. Терпеть не могу, когда кричат. Пожалуйста, теперь-то зачем?.. (отошел, понял) Ах ты... Толстой?

ОТЕЦ. (подошел вплотную) Понял? Неужели понял?

СЫН. Толстой?

ОТЕЦ. Я всю жизнь...

СЫН. Ты? Ты с ним?.. (кричит) Это же не спорт!!! Я живой человек, маленький был, но живой!!! Ты же об этом... (тихо) и кишки про меня не болели...

ОТЕЦ. (обнимает Сына) Я хотел выиграть этот марафон...

СЫН. (отстраняется) Но граф давно пришел первым.

ОТЕЦ. Я не смог.

СЫН. (отходит назад) Для победы надо было отойти в сторону, отстраниться.

ОТЕЦ. Как я мог отойти если это я ходил по пеплу. (кричит) Понимаешь, я там ходил по людскому пеплу... в 12 лет. Это я ползал в пустом доме, выковыривая пшено из пола... (тихо) Мне снится это все каждую ночь... всю жизнь... Как начал я писать это в 14 лет... так и никак не могу дописать до конца...

Из глубины сцены бредет Старик с торбой. Мальчик идет ему навстречу.

МАЛЬЧИК. Дед, евреев тут стреляли или дальше?

ДЕД. А сколько тут русских положено, а украинцев, а цыган, а всех наций?

Старик медленно уходит. Мальчик идет следом, нагибаясь, что-то поднимает и рассматривает.

ОТЕЦ. Я долго шел по этим косточкам к самому началу оврага - отсюда ручей вымывал кости. Песок под ногами стал серым. Я понял, что иду по человеческому пеплу. Это была зола многих людей - интернациональная зола. Я тогда решил, что, если выживу, должен буду все это написать, как мы жили; как бежали советские войска; как нкаведешники взорвали Крещатик и свалили это потом на немцев; как немцы уничтожали мой любимый, самый лучший на земле город Киев; как они изводили евреев, цыган; как расстреляли в Бабьем Яре тысячи пленных русских солдат, матросов, поляков... Господи, сколько разного люда там полегло! Я должен был это все записать в самого начала, как это было на самом деле, ничего не пропуская и ничего не вымышляя. И я это сделал, потому что, как говорено в “Тиле Уленшпигеле”, пепел Клааса стучит в моем сердце, сынок.

СЫН. (обнимает его) Как же в тебе это соединялось - немыслимое соединение... Сколько людей пострадало после твоего отъезда... Я надеюсь, что Бог тебя простил... за книгу твою... простил...

ОТЕЦ. А ты?..

Подходит Мальчик. Отец и Мальчик стоят по бокам. Сын - в центре.

МАЛЬЧИК. (Сыну) А ты?

Сын протягивает Мальчику конверт. Мальчик вынимает из конверта лист бумаги.

МАЛЬЧИК. Прокуратура Тульской области. На ваше заявление в УКГБ Тульской области о возврате личного архива вашего отца, сообщаем, что личный архив Кузнецова А.В., изъятый в 1979 году, хранится в УКГБ Тульской области и для его получения вам следует приехать в г. Тулу, имея при себе паспорт, свидетельство о праве наследования и доверенность вашей матери (она тоже наследница первой очереди) на получения ее части наследства. Старший помощник прокурора Тульской области по надзору за следствием в органах госбезопасности.

ОТЕЦ. Вежливое письмо, вы - везде с большой буквы.

СЫН. Интересно, а мать тебе верила?

Отец делает знак Мальчику и тот уходит.

ОТЕЦ. (сел на место)Я думаю, моя мать не верила никому... Да и твоя тоже.

СЫН. Как в тебе это уживалось - пьяные гульбища, бесконечные женщины, боль, талант...

ОТЕЦ. (усмехнулся) Скоро ты станешь старше меня... А все равно хочешь разложить жизнь по полочкам.

СЫН. (кричит) Ненавижу, когда простое пыжится сложным!!! Ты скажи - я пойму!!!

ОТЕЦ. (тихо) А мне нечего тебе сказать...

Высвечивается гримерка Ивана Ильича. Он читает выговор, Марья Поликарповна Шпак заглядывает через плечо.

ШПАК. Нет, вы только скажите! Вот так-то у нас. Как сами, так делают что хотят, а порядочному человеку - выговор.

И.И. (обиженно) Право, я сам очень удивлен.

ШПАК. Чему удивляться, милый, чему удивляться? В этой жизни я перестала удивляться. Ждешь беду отсюда, ан из-за угла тебя мешком. Но я бы на вашем месте так не оставила, я бы уж им показала.

И.И. Да, я пойду и объясню. Как же это делается? Не разобравшись... Они не имеют права!

ШПАК. Иметь-то имеют. Но неприятно. Я вам сочувствую.

И.И. Я стоял во второй кулисе. А принц уходит в пятую. И вот...

ШПАК. Да, да. Вы пойдите и расскажите, без крика, спокойненько. Правда, у вас ничего не получится, но вы почувствуете моральное удовлетворение.

Илья Ильич и М.П.Шпак уходят.

СЫН. А ты почувствовал моральное удовлетворение, когда уехал?

ОТЕЦ. А ты как думаешь?

Чижик уворачивается, а Илья Ильич останавливает его, вцепившись в рукав.

ЧИЖИК. Что вы себе позволяете? Я начальник цеха миманса, а вы меня... (пытается отцепиться)

И.И. (волнуясь, скороговоркой) Почему мне, не разобравшись вынесли выговор? Ведь я всегда стою во второй кулисе. Борзых, вместо того чтобы уходить в пятую...

ЧИЖИК. (закричал) Какое мне дело? Ведущий потребовал докладную, я подал. Вас много, я один. Так каждый придет, наговорит, а я должен верить?

И.И. Вы меня знаете. (убедительно) Я столько лет работаю в театре... без... пятнышка...

ЧИЖИК. Право, Илья Ильич, я здесь ни при чем, помочь ничем не могу. Там был Ведущий, идите в нему и объясняйте. Ох ты, событие, выговор!.. На мне их сто.

Илья Ильич отпустил Чижика, и он, не оборачиваясь, ушел.

СЫН. У тебя так часто бывало?

ОТЕЦ. Ненавижу! Будь он самую малость микроскопическую виноват, он бы проглотил выговор. Но здесь была нарушена элементарная справедливость. И он пошел ее искать.

За столиком, развалясь, пьет пиво Ведущий. Илья Ильич глубоко вздохнул и встал перед ним, что-то тихо говоря. Ведущий вальяжно отодвинул его рукой, чтобы не закрывал обзор и, оставшись сидя, ткнул пальцем в Илью Ильича.

ВЕДУЩИЙ. Дорогой товарищ. Я понимаю, что вчера вам было неприятно, когда на вас накричали. Вы знаете, что такое спектакль. С меня ведь тоже требуют, так? Давайте смотреть объективно: в спектакле случился “ляп”. Был “ляп”? Был. Вы, да, да, вы ползали за этими кубками, потешали зал, потом еще что-то... И отменять приказ никто не будет. Это было бы смешно. Да, я писал рапорт и не собираюсь отказываться. А вам будет наука в другой раз.

И.И. Но я не виноват!

ВЕДУЩИЙ. А это - как сказать. Товарищ, извините. До свидания!

И.И. Тогда я буду жаловаться.

ВЕДУЩИЙ. Пожалуйста.

И.И. Скажите мне, кому я могу подать жалобу?

ВЕДУЩИЙ. (без юмора) Можно Балетмейстеру, Директору... (покрутил рукой, словно набирал обороты) министру культуры, в райисполком, Господу Богу Иисусу Христу.

У буфетной стойки за ограждением стоят и сидят люди. Впереди прохаживается немецкий патруль. Солдат подошел к Дине и молча снял с нее белую шубку. Дина ахнула и пошла к своим старикам. Старуха-мать гладит ей руку.

СТАРИК-ОТЕЦ. Диночка, доченька, ты нам уже не нужна. Уходи.

Дина подошла к заграждению.

ДИНА. Пропустите меня. Пропустите меня, пожалуйста. Я провожала знакомых. У меня в городе дети остались, Выпустите меня к ним. Они маленькие, пожалуйста.

СОЛДАТ. Паспорт.

Дина достала из сумочки паспорт, Солдат его перелистал, открыл страницу с графой национальность и ткнул ей в лицо.

Э, жидивка! Назад!

Дина медленно отошла и стала рвать паспорт на мелкие кусочки. Люди спокойно сидят и едят нехитрую снедь.

ДИНА. Как они могут есть? Неужели до сих пор не понимают?

Патруль начинает сгонять людей, поднимать, строить в шеренгу. Солдат подходит к Дине.

СОЛДАТ. Иди со мной спать, а я тебя выпущу... (Дина отпрянула)

СТАРИК. (протянул руки) Дети мои, помогите пройти, я слепой.

ДИНА. (обхватила его) Дедушка. куда нас ведут?

СТАРИК. Детка, мы идет отдать Богу последний долг.

СОЛДАТ. Быстрее! Быстрее!

Все уходят. Тут же из-за кулис голос Балетмейстера.

БАЛЕТМЕЙСТЕР. Быстрее! Быстрее! Темп!

На сцену выбежали Балерины и Танцовщики. Следом легкой походкой вышел Балетмейстер. За ним семенит Чижик с блокнотом. Ильи Ильич притулится в сторонке и ждет удобного момента.

БАЛЕТМЕЙСТЕР. Стоп! Бред! Это тихий лепет на лужайке. У вас не руки, а протезный завод, ноги в сотой позиции! Куда вас занесло, кр-ретины?! (подозвал пальцем Чижика) Вы все поняли? (Чижик закивал головой) Ваших олухов бессловесных выставите слева и справа штук по пять. (Чижик записал, а Балетмейстер взмахнул рукой) Перерыв.

Илья Ильич проворно подскочил к Балетмейстеру и зашептал ему на ухо.

Что-что? Валентин Борзых толкнул? За ним это бывает. Но это же балет! Не стойте, где не надо. А что вы хотите от меня?

И.И. Приказ. Приказ отмените...

БАЛЕТМЕЙСТЕР. Ах? Я должен приказ отменять? Ну, знаете ли, мне сейчас не до того, простите. (танцорам) Эй вы там, филиал желтого дома! Сколько раз я говорил, чтобы запирали дверь! Не пускать посторонних! Повторяем кусок! Заняли места! Начали.

К Ивану Ильичу кинулись танцоры и быстро вытолкали его вон, убегая следом.

СЫН. Что дальше?

ОТЕЦ. Он пойдет к Директору. Для него Директор больше Господа Бога. Все поджилки трясутся, но пойдет.

СЫН. Зачем?

ОТЕЦ. Он заведен, как механизм с пружиной. Пока пружина не распрямится - механизм не остановить.

СЫН. Это что-нибудь изменит ?

ОТЕЦ. Не думаю. Он будет долго-долго ждать, а потом все равно ничего не сможет изменить.

Илья Ильич пристроился в углу на своем стуле. Патруль ведет людей, а потом начинает их бить дубинками, люди шарахаются, кричат. Иван Ильич, крадучись, проскальзывает за кулисы.

ПАТРУЛЬ. Роздягайся! Швидко! Быстро! Шнель!

Люди сдирают с себя пальто, плащи, куртки, остаются в исподнем. Дина падает на колени.

СТАРУХА. (кричит) Доченька, ты не похожа! Спасайся!

Патруль прогоняет людей, Дина подходит к Солдату.

ДИНА. Я провожала. Это какая-то ошибка.

СОЛДАТ. Документы.

Дина достает из сумочки разные документы.

ДИНА. Вот тут трудовая книжка, профсоюзный билет... деньги...

СОЛДАТ. (сгреб деньги) Сидай отут. Жидив перестреляем - тоджи выпустым.

Дина отошла и села на пол рядом с тремя Женщинами. Совсем близко застрекотал пулемет. Дина зажала уши. Звук заполнил собой все пространство. Подошел Офицер.

ОФИЦЕР. Кто такие?

СОЛДАТ. Цэ наши люды. Нэ зналы, треба их выпустыть.

ОФИЦЕР. (кричит) Немедленно расстрелять! Если хоть один отсюда выйдет и расскажет по городу, завтра ни один жид не придет.

СОЛДАТ. (кричит на Дину) А ну, пишлы! Ходимо! Поднимайтесь!

Дина поднялась, пошатываясь, Женщин толкают в спину. Совсем близко раздалась пулеметная очередь, одна Женщина упала, и Дина, не дожидаясь, бросилась на пол.

ОТЕЦ. Сегодня одна двуногая сволочь произвольно устанавливает одно правило, завтра приходит другой мерзавец и добавляет другое правило, пятое, десятое, и Бог весть сколько их еще родится во мгле нацистских, энкаведистских, роялистских, марксистских, китайских, марсианских мозгов непрошеных благодетелей наших. Имя им легион.

Но я хочу жить! Жить сколько мне отпущено матерью-жизнью, а не двуногими дегенератами. Как вы смеете, какое вы имеете право брать на себя решение вопроса о МОЕЙ жизни: СКОЛЬКО МНЕ ЖИТЬ, КАК МНЕ ЖИТЬ, ГДЕ МНЕ ЖИТЬ, ЧТО МНЕ ДУМАТЬ, ЧТО МНЕ ЧУВСТВОВАТЬ, КОГДА МНЕ УМИРАТЬ?

Я хочу жить долго, пока не останется самых следов ваших! Я ненавижу вас, диктаторы, враги жизни, я презираю вас как самое омерзительное, что когда-либо рождала земля. Проклятые. Проклятые! ПРОКЛЯТЫЕ!!!

СЫН. Один бывший крупный гестаповец недавно заявил, что лагерей смерти, печей и душегубок не было. Это пропаганда. Так просто и заявил - не было.

ОТЕЦ. Он не такой уж сумасшедший.

СЫН. Да. В СССР долгие десятилетия концлагерей тоже официально НЕ БЫЛО. А потом вслед за немцами наши стали доказывать, что Бабьего Яра тоже не было. Системы лжи и насилия всегда объединяются. Никому не нужна память об убиенных безвинно.

Выходит немецкий патруль, устало опираясь на ружья, закуривают.

ОТЕЦ. А вы человека убивали?

ОФИЦЕР. Йа, йа.

ОТЕЦ. Сколько?

ОФИЦЕР. Много. Война.

ОТЕЦ. Юден? Фрау? Киндер?

Офицер улыбнулся, понимающего покачал головой, ткнул пальцем в Отца.

ОФИЦЕР. Болшовик!

Из глубины сцены быстро идет Директор. Следом за ним - Балетмейстер, Чижик и Ведущий и Илья Ильич.

ДИРЕКТОР. Нет, нет, нам это не утвердят! Сами разберитесь! Я в министерство, да, да.

Иван Ильич протолкался поближе.

Вы что, товарищ?

И.И. (торопливо) Видите ли, я артист миманса. Я стоял во второй кулисе, и вот в третьем акте...

ДИРЕКТОР. Дорогой, по вопросам миманса - обратитесь к Чижику. (дружески взял И.И. за локоть и сделал умоляющее лицо) Извините, разрываюсь, спешу на совещание! (поманил пальцем Чижика) Чижик ваш непосредственный начальник, он решает все... (в сторону) Я сказал: эти сметы пока отложите, да, да! Все, Все!

Директор, отмахиваясь, уходит со сцены, следом за ним и все остальные. Илья Ильич растерянно постоял, глядя им вслед, а потом тоже побрел к буфетной стойке. Там Паша Платонов потягивает пиво.

ПЛАТОНОВ. С одной стороны, обидно, конечно. С другой стороны, ты и какой-то... как ребенок, честное слово.

И.И. Но ты сам говоришь, что обидно! Паша, они же все...

ПЛАТОНОВ. Что они? Ну что? Не следует тебе думать, что кто-то желает лично тебе зла. Нет! Тебе никто не хамил, никто на тебя не цыкал, и вообще все отнеслись к тебе с должным вниманием. Чижик, Ведущий, Директор, ты, я - все мы члены налаженного организма, мы все хорошие, мы все хотим добра. но каждый занят своей задачей, и никому не охота этак стопорить ход, что-то пересматривать, а то, гляди, сдавать назад - это же беспокойство!..

И.И. Но справедливость, Паша...

ПЛАТОНОВ. О справедливости Чижик запоет, когда коснется лично его самого! Но он побежит - и с ним будет то же, что с тобой. Наш век многому научился, но не научился внимательности. А в общем, мы хорошие, да. скажи, однако, пожалуйста, мало ли ты на своей веку видел несправедливостей? А часто ли ты в это дело встревал, если тебя не касалось? Так и другой, и третий, и ваш Чижик такой, все такие. Мы заняты. Когда речь идет о чужой обиде, мы очень заняты.

И.И. (уныло) Значит, я сам дурак?

ПЛАТОНОВ. Не исключается, Илья.

Илья Ильич задумчиво чешет затылок.

ОТЕЦ. Хорошо бы плыть по волнам жизни.

СЫН. А если прилива нет?

ОТЕЦ. (иронично) То и волны не наблюдается.

СЫН. Как тогда быть?

ОТЕЦ. Мне уже не надо отвечать на этот вопрос. Я хотел правильно прожить жизнь. Услышать голос судьбы и увидеть ее путь, чтобы идти вперед и не сворачивать.

На экране появляется Лавра. В глубине на полу лежат люди. Дина ближе к авансцене. Слышится плач, стоны.

ДИНА. Я падала в овраг целую вечность. Ни удара, ни боли я не чувствовала. Сначала меня обдало теплой кровью, словно я упала в ванну с кровью. Я лежала, раскинув руки.

Выходит патруль. Фонариками они освещают лежащих, наклоняются, снимают что-то с них. Солдат подошел к Дине, осветил ее фонариком, приподнял - Дина повисла, как мертвая. Ударил ее и наступил на правую руку. Патруль пострелял куда-то в сторону и ушел. Рядом звякают лопаты.

ГОЛОС. Давай прикидай!

ДИНА. Вокруг было много недобитых. Масса тел шевелилась, оседая и уплотняясь от движения заваленных людей. Когда меня стал засыпать песок, я изо всех сил сдерживала кашель.

Дина медленно ползет по сцене. Дотронулась до чьей-то руки, отпрянула.

ДЕВОЧКА. Тетя! Не бойтесь, я тоже живая.

ДИНА. Молчи! Ползи за мной.

Они уползают. Отец привстал и смотрит им вслед. Где-то рядом звучит пулеметная очередь. Девочка тащит Дину.

ДЕВОЧКА. Тетя, тетя, не умирайте, не оставляйте меня.

Дина поднимается, крутит головой, приходя в себя, потом снимает свою кофту и надевает ее на Девочку.

Я пойду посмотрю.

Девочка уходит, Дина садится и гладит бессильно висящую сломанную руку.

(кричит) Тетя, не ползите, тут немцы!

Раздались выстрелы, Дина падает на пол, потом поднимается и начинает загребать левой рукой, словно делает холмик и хоронит Девочку. Плачет.

МАЛЬЧИК. Дина потом долго ползла, теряла сознание и снова ползла подальше от этого ужаса, не понимая, что кружила вокруг Бабьего Яра. Она спаслась чудом.

ДЕД. В этом овраге лежат несчастные сумасшедшие из больницы, голубятники, не выполнившие приказа.

МАТЬ. Но оказалось немало желающих заработать деньги или корову - они выслеживали евреев.

3 ЖЕНЩИНА. (в зал) Ага, вы тут? Вы нэ хочетэ йты до Бабыного Яру? Давайте золото? Давайте гроши!

МАТЬ. Они отдавали все, что имели.

БАБКА. А она после этого все равно шла в полицию и требовала премию. А сколько таких, как она, занимали чужие хаты...

ДЕД. Советская власть приучила к доносам.

БАБКА. Греха не боятся. А ведь Богу все едино - Сталин, Гитлер - ответ только за себя держать придется.

Слышится треск огня. На экране - высокий костер.

МАТЬ. И горели книги. Перед войной я жгла их сама - от греха подальше.

МАЛЬЧИК. Я рвал их и бросал в печку.

МАТЬ. (подает книгу) Это вредительская.

МАЛЬЧИК. (перебирает стопку) Золя, журнал “Иностранная литература” за 1890 год, Горький, японские сказки.

МАТЬ. При немцах...

МАЛЬЧИК. ... мы сожгли все, остался только Пушкин. Ладно. Когда-нибудь у нас опять будет много книг.

МАТЬ. Никогда. Злобные идиоты правят миром. И книги всегда горят.

ДЕД. (ворчит) Книги-книги. Ждать нечего! Человек живет, чтобы есть!

Рядом раздался сильный взрыв и сразу кто-то завыл-запричитал. Бабка плачет, крестится и кладет поклоны. На экране - разрушенная Лавра. Потом Бабка неловко наклонилась и осела. Экран погас и высветились иконы.

ДЕД. (подскочил к ней, кричит) Она умирает! Деньги! Деньги же, пятаки, скорее!

Мать судорожно стала выворачивать сумочку - на пол падают медные и серебряные монеты. Мальчик переворачивает их - ищет пятаки, потом отдает Деду. Дед кладет деньги Бабке на глаза. Подходят Женщины. Свет на иконах попульсировал и погас.

1 ЖЕНЩИНА. Какая у тебя была жена, а ты ее поедом всю жизнь ел!

Дед сидит около Бабки рядом с Мальчиком.

МАТЬ. Бабий Яр, Дарница, приказы, голод, арийцы, фольксдойче, горящие книги, - а вокруг все так же, как и миллионы лет назад, тихо шумят вершинами сосны, и под небом раскинулась огромная, благословенная земля, не арийская, не еврейская, не цыганская, но просто земля для людей, именно ЛЮДЕЙ. Боже мой, или их еще нет на свете, или они где-то есть, но я об этом не знаю... Столько тысяч лет уж род людской живет на Земле - и до сих пор все не могут чего-то поделить.

ДЕД. Ох, было бы что путное делить, а то ведь один нищий вывешивает портянки сушить, а другой нищий за эти портянки его убивает.

МАТЬ. Неужели единственное, что люди в совершенстве освоили за всю историю, - это убивать?

На экране появляется нынешний вид Бабьего Яра.

СЫН. Бабьего Яра нет.

ОТЕЦ. По мнению некоторых руководящих деятелей, его и не было.

СЫН. Памятник решили не ставить. Они все никак не могли посчитать проценты - каких наций там полегло больше.

ОТЕЦ. Сволочи! В Бабьем Яре лежат ЛЮДИ!

СЫН. Овраг засыпан, по нему проходит шоссе.

ОТЕЦ. Они решили навсегда покончить с проклятым оврагом - уничтожить его и забыть. Закачали в него пульпу, сделали плотину с шестиэтажный дом - озеро грязи, поглотившее пепел и кости.

СЫН. Это все должно было затвердеть и сравняться с землей. Но в понедельник 13 марта 1961 года плотина рухнула.

ОТЕЦ. И Бабий Яр пошел на город волной в десять метров со скоростью курьерского поезда - в полминуты от Куреневки ничего не осталось.

На экране - разрушенный район.

СЫН. Теперь на этом месте - жилой район и парк.

ОТЕЦ. Бабий Яр мстит. Он исчез с лица земли, но в моем сердце - он навсегда... Можно сжечь, развеять, засыпать, затоптать - но ведь остается еще людская память. Историю нельзя обмануть, и что-нибудь навсегда скрыть от нее - невозможно.

Мерно звучит далекий колокол. Становится темно. Постепенно вплетается музыка - увертюра к “Корневильским колоколам”. У кулисы стоит Илья Ильич в костюме бродячего музыканта с барабаном. Рядом Чижик.

И.И. Бывают такие спектакли, когда все не ладится, и каждый думает только о том, как бы все скорее кончилось...

ЧИЖИК. (выталкивая его вперед) Не спеша, не спеша!

Илья Ильич споткнулся на ровном месте и чуть не упал, барабан задрался, отчего Илья Ильич закрутился на одном месте волчком. Так и кувыркается он от одной кулисы до другой и обратно - это должно быть забавно настолько, чтобы в зрительном зале засмеялись.

ЧИЖИК. (возбужденно) Директор с иностранцами в ложе сидел! Приказал узнать: кто такой? Я побежал сам, даю полную характеристику, работает Илья Ильич говорю, тридцать лет. “Отметить!” Да ты понимаешь ли, наш миманс спас спектакль! Премий, дорогуша, нет, к сожалению... но я тебе...

И.И. (вытирает лоб платком) Помилуй Бог, как это? Я ничего не хочу... Вы снимите, пожалуйста, выговор. Честное слово, не я виноват. Я ведь стоял во второй кулисе, а Борзых...

ЧИЖИК. (с досадой) Опять двадцать пять! Этого я не могу. Это механика: раз нажата кнопка, сработал рычажок - все, обратного хода нет. А сегодня, дорогуша, поощрение...

И.И. Я не старался.

ЧИЖИК. Тем более! Значит - талант! Не надо думать про выговор. Выше нос, выше нос!

Мимо проходят Балерины и Парикмахерша.

1 БАЛЕРИНА. Вот тот...

2 БАЛЕРИНА. Где?

3 БАЛЕРИНА. Да вот он - который с барабаном падал.

ПАРИКМАХЕРША. В следующий раз я вам сделаю другой парик. Этакий пепельно-серый, растрепанный и в сосульках, как?

И.И. Хорошо.

ПАРИКМАХЕРША. Сегодня только и говорят, как вы перевернули спектакль. Поздравляю. (трясет его за руку)

Подходит Паша Платонов в двумя кружками пива, протягивает одну Ивану Ильичу.

ПЛАТОНОВ. Я видел. Все в зале как заржут, думаю, что за черт? Гляжу, это ты. Здорово, брат! Я сам заржал.

И.И. Сам не знаю, Паша, как получилось, не знаю. Выговор не сняли, но пообещали отметить...

ПЛАТОНОВ. В том и комедия, едри его в корень, что сам не знаешь, что на тебя свалится. Но заметь, в жизни никогда не бывают одни несчастья. Неудачи, неудачи, а потом - трах! - удача. Верно, это сделано так специально, чтоб сравнить. Вот и тебе долго не везло, ан, оказывается, ты талант...

И.И. Послушай! В следующий раз я надену парик пепельно-серый в сосульках, а перед выходом положу косяк, чтобы естественно спотыкаться. Я все запомнил! Я споткнусь так, что едва не упаду, но все же не упаду, лишь барабан перекатится на голову. Ничего?

ПЛАТОНОВ. Ничего. И при этом смотри этаким недорезанным: чего, мол, скалитесь, думаете, легко такой барабан всю жизнь тащить?

И.И. Если это отрепетировать...

ПЛАТОНОВ. Получится! У тебя все получится! Да если разобраться, ты, может, не хуже иных премьеров.

И.И. Ладно. Пусть он делает антраша, молодой козел, пусть рыдает зал. Но ведь и мы кое-что можем?

ПЛАТОНОВ. Можешь-можешь, душа любезный! Погоди, ты еще королей будешь играть!

И.И. Королей?

ПЛАТОНОВ. Да! А чего бы и нет? Сиди себе на троне, кивай.

И.И. А что? И королей могу! Я в театре всю жизнь. Я актер миманса. Скажи, пожалуйста, Паша, ты видел театр без миманса? Вот ты гобой, я - мим. Убери нас - что останется? Одни премьеры на проволочках, да?

ПЛАТОНОВ. Так, старый дурак, правда. Похвалим сами себя. Давай за нас с тобой, Илья. За миманс, старик!

Они чокаются пьют и уходят, обнявшись.

СЫН. Не про тебя.

ОТЕЦ. Что?

СЫН. Ты не актер миманса.

ОТЕЦ. И не король.

СЫН. Не король. Ты писатель.

ОТЕЦ. Хороший?

СЫН. А ты как думаешь?

ОТЕЦ. Тебе лучше не знать, что я думаю.

Подходит к столу, достает маленький ножичек и царапает что-то на пишущей машинке. Сын подходит, рассматривает надпись.

СЫН. Она написала “Бабий Яр”. Раритет. Я когда-нибудь здорово на ней заработаю.

ОТЕЦ. (кивает) Не упусти.

СЫН. Не волнуйся, обязательно упущу.

ОТЕЦ. Весь в...

СЫН. Не в тебя.

ОТЕЦ. (приводит стол в порядок) Меня преследовали сны, где мешалось все: взрывы, пулеметные очереди, меня расстреливали в лицо, грудь, затылок, жгли книги, качали пульпу, следили за моей квартирой... У меня в ушах навсегда - крик тысяч гибнущих людей. Его нельзя забывать. Будем ли мы понимать когда-нибудь, что самое дорогое на свете - жизнь человека и его свобода.

Сын подходит к гримировальному столику берет парик Ильи Ильича и подает его Отцу.

СЫН. Людишки, Толстой, дневники, женщины, собутыльнки, еда, родина...

ОТЕЦ. Не надо. Та страна, для которой я хотел... она вычеркнула меня из живых, из литературы, из истории, из жизни. Знаешь, сынок, я мечтал снять фильм по роману. Мне не нужна была эпопея с армиями, танками, зверствами... Я хотел показать реакцию 12-летнего мальчишки. Звуки, от которых он прятался; крики, стрельба, топот бесчисленных ног; пугающие тени; потемки погреба; голодные глаза, готового на все зверька...

Я писал этот роман кровью, но только кто из вас его читал?..

Теперь легко плюнуть - сам уехал! (кричит) А спиваться лучше? Или лизать жопы ответственным товарищам за то, что они вовремя указали на мои ошибки? Успели! Черным подменили белое во имя какой-то там... цели?!?

Видит, что Сын предостерегающе поднял руку.

Не бойся, все у же случилось. Надо бы примириться... Я грубый человек, резкий. Но никакой даже самый изощренный мат не способен передать всю меру моей ненависти к ответственным товарищам!

СЫН. Не надо. Кто они такие? Они просто работу свою выполняли.

ОТЕЦ. Хорошо выполняли. Товарищи...

СЫН. А друзья?

ОТЕЦ. Друзья? (выходит на авансцену, всматривается в зал) Друзья! Ау! Где вы? (Сыну) При жизни они пропивали мои гонорары... Друзья... Даже смерть вас со мной не примирила. Все завидуете, болезные? Все пытаетесь доказать себе, что я пьяница, бабник и бездарь?.. Даже мертвый и забытый я не даю вам покоя...

СЫН. Ты так и не увидел собрания своих сочинений - ровные одинаковые кирпичики какого-нибудь благородного цвета. Нигде не стоят они - почтительно нетронутые...

ОТЕЦ. Меня не убили тогда фашисты, а у них было полное право это сделать. Меня не убили потом - ни друзья-писатели, ни лучшая в мире власть рабочих и крестьян... Неужели меня убило время? Эта черта без цвета и запаха.

СЫН. Я уверен - явленное слово не исчезает бесследно. (берет со стола газетную заметку) Лондон, 14 июля 1979 года. Девять месяцев назад у писателя Анатолия Кузнецова произошел сердечный приступ. Он по-видимому подвергся вторичному припадку в среду. Его перевезли в больницу, но он умер еще в пути... (кладет бумагу на стол) Просто сон? Сон, от которого не просыпаются? Помнишь, ты два раза обманул смерть. В третий раз она оказалась проворнее врачей.

ОТЕЦ. Смерть? Неправда! Я любил жизнь! Я хотел жить долго! И потому никогда не соответствовал идеалу. Отчего-то мне хотелось верить, что она обещала мне шанс...

СЫН. Надеюсь, что ты дописал, как хотел, и оплатил все свои долги... Интересно, что теперь ты ТАМ видишь?

Возвращаются Иван Ильич и Платонов, достают водку разливают ее по стаканам. На экране появляется портрет Анатолия Кузнецова.

И.И. Давай дюбнем за всех за нас.

Пьют, не чокаясь. Медленно в тишине заснет свет.

В пьесе использованы тексты Анатолия Кузнецова: роман-документ “Бабий Яр”, рассказ “Артист миманса”, беседы на радио “Свобода”, газетные сообщения тех лет.

1-3 февраля 2001 года